Взяв чемоданы, полуразобранные и запрятанные за длинные полы пальто и плащей на вешалке, Люси, распахнула дверь в ночь.
- Так ты спала с немцами? - тихо спросила Вероник, сжимая в руке у сердца банкноту. Люси обернулась на пороге и посмотрела прямо матери в глаза. В её лице застыл немой вопрос. А ты действительно хочешь знать правду?!
- Нет, мама. Но если тебя это успокоит, я спала с французами! - сказала Люсиль и утонула во мраке наступивших сумерек. Было слышно как стучат её каблуки по бетонной дорожке ведущей к калитке и если бы в коридоре не горел свет, можно было бы видеть, как освещает Люси дорогу к калитке луна и мириады окружающих её звезд, особенно сияющих сегодня на прозрачном ночном небе - оно вмещает их всех. Щёлкнула щеколда. И Люсиль снова исчезла на неизвестный срок. А может статься, что навсегда.
Глава 3
3
Лил проливной дождь. Поезд прибывал так рано, что ещё было совсем темно. А Люсиль уже который час сидела у окна своего купе, непрерывно глядя в никуда. Её отражение в начищенном стекле было ей чужим и родным одновременно. За годы детства и юности она привыкла видеть себя иной - более скромной, прилежной ученицей и послушной дочерью. Но война изменила всё - она длилась так нескончаемо долго, что Люсиль знала себя нынешнюю даже ближе, чем ту, которой когда-то была.
Пусть её мать и догадалась. Ей все равно как, но факт остаётся фактом - догадалась. Вероник никому не расскажет, да это, в общем-то, и не важно. Исторически сложилось так, что ни один Фужер не принимал близко к сердцу ничего, что говорят люди. Да и в Кольмаре люди были добрее, чем в любом другом месте на земле - куда более снисходительные и понимающие, чем Вероник. Именно от неё Люси унаследовала эту свою гордость, ставшую, наверное, уже просто безрассудной гордыней.
Когда Люсиль покидала Кольмар, она не ела несколько дней. Отец лежал при смерти от истощения. Доминика постоянно простужалась. Мать целыми днями ухаживала за больными, а Люсиль искала работу. Её не было нигде. А восклицание "же не манж дюпуи па сис жур!" - не помогало, потому что другие люди не ели даже больше, чем семь дней.
Немцы оккупанты были богаты, сыты и жестоки. Они убивали, жгли дома и насмехались. Но, тем не менее, там, через реку, был совсем другой мир. Там был дом немцев. Там не было оккупации, начавшейся с первых дней войны, потому что небольшой городок Кольмар во Франции был слишком близок географически к Германии.
Тогда Люсиль уехала в Нойвид, небольшой немецкий городок через реку от Кольмара. Там она наткнулась на военный лагерь. Приняв её за немку, немцы практически вернули её к жизни, но за это она никогда не говорила им "спасибо" - то ли из-за своей национальной неприязни к немцам, то ли потому, что была так горда, что считала их обязанными, что, конечно, вряд ли. А может, просто не выдалось возможности, было неудобно... а теперь... а теперь уж поздно.
Историю про её спасение рассказывал ей Комендант: они нашли её без сознания и, соответственно, могли сделать с ней всё, что угодно - например, убить. Тогда ли она понравилась Коменданту или кому-то ещё, тогда ли в них проснулась человечность или это всё стечение обстоятельств, она никогда уже не узнает об этом. И никогда не забудет, как сидела "У фрау Мюррей" и уплетала виноград, мазала на тёплый хлеб с хрустящей корочкой масло и откусывала свиную колбасу. Как ей подали очень горячий чай, согревший её. А на десерт ей дали необыкновенной вкусноты конфеты - начинка из суфле скрывалась за тонкой, но очень сладкой шоколадной оболочкой, пропитанной ромом. Это был настоящий праздник живота и такого восхищения едой она не испытывала даже тогда, когда питалась в Париже отборными продуктами. В тот день она чуть ли не расцеловала саму фрау Мюррей, которая и тогда не соизволила улыбнуться.
Ну а дальше всё закрутилось само собой. Она и не помнила тот день, когда решилась на то, на что решилась. Только помнила, нет, даже ощущала ту сытую решительность благодетеля спасти людей от голода. Людей спасти ей, конечно, не удалось бы и она поняла это, как только сытость прошла. Но вот готовность, отважная и решительная, спасти семью оставалась с нею всегда, как опора и поддержка во всех её глупых делах.