- Мадам Фужер, это вы, не так ли? - спросил постановщик, сидящий за роялем. Обычно он ни с кем не заговаривал до того, как они закончат свой номер - но обычно, никто его и не заканчивал. Люсиль, боясь услышать его крики на середине танца, отрешённо кивнула лишь спустя несколько минут, найдя себя только в растерянном беге взглядом по тёмным стенам и безликим сидениям, тянущимся бесконечным строем, распространяясь по всему помещению. Он любопытно оглядел Люси и развернулся к пианино, ударив по клавишам вступление, превратившееся вообще в какую-то смесь классики с чем-то ужасным. Пианист разогревался. Она неспешно поднялась на сцену. Неспешно не потому, что хотела произвести впечатление на присутствующих мужчин, - а она хотела, - а потому что мышцы сковала какая-то ватная слабость, похожая на мелкую дрожь в своей сути.
Чёрт, почему она так волнуется? Сердце стучит, из влажных рук выскальзывает ткань, а ноги уже успели замерзнуть. Думала ли она когда-нибудь, что будет танцовщицей в таком заведении? Но самое страшное уже позади. Позади. Пусть постановщик орёт и заливается, а она останется здесь. Не смотря ни на что.
Какой-то толстый мужчина, сидящий в какой-то ни рыба ни мясо середине рядов, внимательно уставился на Люси. Женщины, пришедшие на прослушивание, сидели на первом ряду, ожидая своей очереди и сжимая в своих трясущихся от волнения руках свои модные сумочки. Все они были значительно моложе её и надеялись, что это им поможет. Надеялись, сжимая сумочки. Сжимая для того, чтобы не видно тех самых их трясущихся рук. И от этого их становилось ещё более видно. Более того - только их и было видно.
Люси набрала в лёгкие воздух, не зная с чего начать и как это сделать, но вот заигравшее пианино стало вдруг весёлым. Постановщик принялся напевать себе под нос и всё стало каким-то непринужденным. Люси представила себя в свете ярких прожекторов, вокруг люди, ожидающие представления и её выхода. Страх просто перестал существовать. Страх всегда перестаёт существовать, дойдя до предела, достигнув своего апогея. Руки сами внезапно вцепились в юбку, следуя ритму пианино, а не тому плану, который она придумывала ночами и который репетировала, пока Жорж был на работе. Ему она не сказала, что будет танцовщицей в таком обязывающем заведении. Как не сказала и самого главного о её прошлом, об их прошлом. То, что изменило бы его отношение к ней навсегда. Ей в голову не приходило, что можно принимать людей такими, какие они есть. Потому что она сама не принимала. Только их жалкие улучшенные изображения, приукрашенные для незаурядности.
Игривое настроение, как и в те года, в Нойвиде, на войне, само собой появилось у неё в голове. Вспомнился запах духов, в которых барбарис был отравлен пудрой. Их подарил Комендант. Люсиль принялась трясти юбку для этого, впрочем, не предназначенную, в такт музыке и крутить ногами, то заливисто смеясь, то стыдливо опуская юбку и убегая к шторам, закрывающим стену сцены. Она была там, в Нойвиде, она танцевала свою жизнь, утопающую в страхе изгнания и спасшуюся в надежде на светлое будущее в Париже. Она не боялась показаться дурой. Она ею и была. Слишком долго была, чтобы стать умной. А на правду, как известно, не обижаются.
Волны оборок её нижних юбок ворохом тканей спускались к коленям, каждый раз, когда она резко их отпускала. Лицо её принимало комичное выражение актрис немого кино. Она улыбалась и плакала. Плакала, потому что ей было не дано больше чувствовать того, что люди обычно чувствуют. Плакала от осознания того, что безвозвратно изменилась, а та брюнетка Люсиль Фужер в белом платье затерялась безвозвратно в ворохе событий, как её ноги терялись в ворохе юбок. Больше ничего нет и от этого невозвратимо грустно, тяжело на душе. Тяжело так, что на сцене она успела представить себя и медведем и изобразить его неуклюжие косолапые шаги. Испугаться своей неуклюжести, извиниться за неё перед невидимым прохожим и снова, как совсем ещё юная девушка, убежать по сцене от роя поклонников.
Краем глаза она заметила, как постановщик оборачивался к ней всё чаще, усмехался и заново играл уже давно закончившуюся мелодию. Взмах юбкой вправо, влево, нога по кругу, вверх, вверх, вверх, вправо, влево, влево, вправо. Туда-сюда юбкой, прыжки, задёрнуть юбку, опустить. Люси подмигнула толстяку, и тут же скромно опустила взлетевшие вверх накрахмаленные оборки юбки. Вскинула вверх руку, глупо рассмеялась, посмотрев на неё, а затем, внезапно даже для самой себя, сделала колесо. Постановщик смотрел почти безотрывно. Толстяк цокал в такт ритмичной мелодии.