Люси налила в кипяток заварку (наливать чай она предпочитала в таком порядке, который установится сам) и села на твёрдый диван у стола, закинув на него обе ноги. Мама всегда жутко на это ругалась. Ну а теперь до приличий и этикета было всем начихать. А тому, кому не было, значит, за войну мало досталось.
Вчера она послала матери ещё сумму на проживание. Но вдруг Вероник отошлёт деньги обратно? Волнение настолько захлестнуло её, что Люси не заметила даже, как подошёл Жорж. Как тогда Вероник прокормит Доминику, если откажется от её "проститутских" денег, как она теперь считает? Люсиль уставилась в пустоту, словно вглядываясь в свой домик в Кольмаре, где бегает, резвясь и играя, Доминика, где Вероник хлопочет на кухне, а Жан улыбается, тряся головой и глядя на внучку, выглядывая над неизменной газетой. Когда он только успевал её менять на свежую? И как будут лечить вечно болеющего Жана, если Вероник всё таки откажется от денег Люсиль? Что за глупости? Мать отошлёт ей деньги, только если в ней нет совсем здравого смысла и она выжила из ума. А она ещё этого не сделала, потому, тяжело выдохнув, Люсиль успокоенно вернулась в реальность, из Кольмара в Париж.
Заметя присутствие Жоржа на кухне, Люси едва заметно вздрогнула и поставила стакан на стол. Он провёл обеими руками по её плечам, а она смутилась, вспомнив, что не надела поверх своей бежевой атласной сорочки на бретельках халат. Она думала, что он не проснётся так рано. Обычно она всегда была в халате, когда он видел её. Ну, то есть не только в халате, у неё есть ещё куча платьев, но суть не в этом... Она не знала, что спустя столько лет и столько историй, после войны и её испытаний, Люсиль ещё чувствовала смущение. И была этому рада так же, как заключённый рад свободе.
- Ты встала рано, - сказал Жорж, наливая себе в чашку чай. Его голос был хрипловатым со сна и низким, грудным. Люсиль была так счастлива, что именно у неё есть возможно слышать и видеть его с утра, ещё до того, как он предстанет перед миром. - Я думал, ты поспишь подольше. Сегодня у вас выступление в пять?
- Да, на площади Пигаля, - сказала она и сделала глоток, взяв стакан со стола снова. Тёплый напиток обжёг горло и согрел, казалось, её душу. Или это не чай вовсе?
- Ты не перестанешь там танцевать, да? - спросил Жорж, усаживаясь напротив неё. Они не встречались взглядом, хотя и сидели теперь друг напротив друга.
- Нет, - кивнула Люси, встав с дивана. - Знаешь, я встала рано, чтобы пройтись по магазинам, - она подошла к нему сзади и обняла за шею. Он не смутился, а воспринял это как должное. Разве не заслужил он её объятий? А ей хотелось сделать хоть шаг на встречу ему.
- По магазинам? - улыбнулся Жорж, беря её руки в свои. - И не поболтаешь со мной? Я не вижу тебя днями и ночами, а ты постоянно убегаешь, - он повернул её руки ладонями вверх и поцеловал по очереди. Она не сопротивлялась.
Их отношения были похожи на скверную комедию, которая случайно переплелась с нескончаемым сериалом и продлилась на неопределенный срок в самой страшной перспективе - на вечность. Бесконечную вечность. Так, что актёры успеют безвозвратно состариться и стать друг другу ненужными. Между ними не было ничего - только такие нежности, чтобы сгладить углы. Он уже месяц ютился на старом диване, уступив ей кровать. А она не спала ночами, всё ещё чувствуя каждой клеточкой своего тела, словно на яву, шелковистость его волос, их запах и шероховатость кожи на его шее.
- Я не знаю, что сказать, - капризно протянула она. И остановила своё лицо в опасной близости от его щетинистой щеки.
- А тебе не надо ничего говорить, я и так понял, что ты останешься, - сказал Жорж улыбающимся хитрым голосом и разомкнул её руки, поднимаясь из-за стола.
Так почему же, раз он такой догадливый он не понял, что она его любит? Сердце Люси отчаянно выбивало дробь, ожидая его слов, действий, чего угодно, только не стоять вот так, лицом друг к другу, сверля друг друга взглядами. Он даже не поел. На улице дождь. Опять. Как они с девочками будут танцевать на открытой площади? Именно эти глупые мысли оставались её спасением в этом хмельном мире фантазий.
- Ты издеваешься надо мной, честное слово, - сказал он, глядя в её глаза, блуждающие по комнате, но на его слова она удивленно вскинула брови, против воли встретившись с твёрдым взглядом его голубых глаз, смотрящих на неё исподлобья. Он сказал серьёзно, всё ещё не отрываясь от её глаз, словно они были водой для жаждущего путника: - Я начинаю ненавидеть этот чёртов Париж, потому что он постоянно дарит надежду и тут же её отбирает.