Люсиль всегда удивлялась этой их способности за какой-то коротюсенький промежуток времени надраться так, что весь мир был у них на ладони. В их понимании, конечно. Максим разливал им по бокалам шардонне, шампанское и бордо. Она никогда не пила перед выступлением, но сегодня напьётся до сумасшествия. Махнув на прощание толстяку Дювалю, легко распахнула чёрную надраенную дверцу, запрыгнула в машину и села туда, где покоилась кожаная крыша кабриолета, поставив ноги на мягкое сидение, между Улой и Звёздочкой, заливисто смеявшихся.
- Максим, и мне налейте тоже! - кокетливо и громко сказала Люси, протянув изящную ручку с пустым бокалом. Максим заговорчески улыбнулся и плеснул ей шампанского. Нет, он ничего не знает о ней, не знает, что она любит бордо. Она привыкла не уточнять, чего она просит налить, потому что привыкла, что Жорж это и так знает. Жорж!
Машина тронулась и Люси чувствовала, как прохладный вечерний ветер, спутывающий ей волосы, уносит за собой осколки её разбившегося сердца. Она ещё никогда в жизни не была так несчастна. И никогда больше не будет...
Глава 8
8
Выступление длилось нескончаемо долго. Крики, визги, аплодисменты, запах накрахмаленных платьев, рома и пятна на юбках от вина, льющегося рекой. Платья придётся шить заново - больше они уже никогда не пригодятся. Только разве что на память. Фу, такое и вспоминать до тошноты противно! Без сомнения они сегодня затмили "Мулен Руж"!
Затмили своей распущенной весёлостью, своей дерзкой красотой и провокационной яркостью. Где-то в толпе она заметила Лувье. Он стоял, запрятав руки в карманы, исподлобья глядя на неё, как сегодня утром, убеждаясь в том, что всё, что она говорила о своей работе - ложь. Люси не свободна. Она принадлежит ей, работе - танцам, людям.
Она танцует, даря любовь никому и каждому, танцует, вызывая не то, что все привыкли думать, не желание. Она намекает на любовь. Именно на неё. Люси умеет говорить, потому что её душа не отучилась это делать. Вот что отличает её танцы от танцев других. И так было всегда. Он всегда ревновал её, когда она танцевала.
На сцене Люсиль Фужер была другой. Кажется, там она говорила правду. Неосознанно или осознанно, но там она не боялась говорить то, что думала. Не боялась быть собой. Там она была собой. С ним она собой не была. Казалось, что с ним она была собой меньше всего, но он, Лувье, знал её той, какой она могла быть и какой была на самом деле, и какой хотела казаться. Казаться - сейчас это стиль её жизни. Танцы - это не её работа. Это - её жизнь.
А она отчаянно трясла юбками, пила вино, угощала из своего бокала незнакомцев, чмокала стариканов, от одного вида которых ей становилось не по себе. Она брала под руку девушек и вводила их в круг, к их радости и к сожалению и стыду их нянек. Она была сегодня самой весёлой, самой смешливой, самой настоящей танцовщицей во всём Париже. А он был самым несчастным человеком на земле.
Она видела выражение его лица: угрюмое и тяжёлое. И была зверски рада его досаде. Ей хотелось так, что дыхание перехватывало, насладиться его унынием. Ей хотелось причинить ему боль. Отыграться. Необъяснимое чувство колотилось в её груди вместо сердца. Ей хотелось рыдать. Она и сама не помнила как целовала Максима и как кружилась с ним в танце. Ей казалось, она порочит свои губы, принадлежащие Лувье, поцелуями другого, знала, что остановиться уже слишком поздно и знала, что Лувье не посмеет на неё претендовать.
Так мерзко, гнусно, уныло и отвратитель лгал он ей сегодня утром, что любит. Так мерзко и гадко лгали его губы. Лгал ей в то время, как это немцы хотели замести свои следы, устранить её его руками, которым она доверяла как себе.
Ненависть застилала глаза. Она улыбалась и в голове у неё не было ничего, кроме первобытных инстинктов не напороться на ногу партнёра и не отдавить ему её каблуком.
Запыхавшись от танца, Люсиль села на низкую скамейку, поправляя свою растрепавшуюся причёску мокрых от пота медных прядей. Лувье в толпе она уже не видела. Убить её взглядом ему не удалось. Пусть убьет её пистолетом и тогда ей не будет жаль - она ему отомстила. Столько слёз, столько надежд, грёз, мечтаний и вот - война разрушила всё, что между ними было. Да и было ли?