***
В коридоре послышались голоса. Её горничная открывала кому-то дверь. Да, Люсиль уже давно почти ничего не делает сама. Это так влияет, должно быть, образ жизни Парижа. Неприхотливый, стихийный, родной. И потом, только Париж служит ей пристанищем, каждый раз возмещая ей потерянные осколки сердца. Послышался звук щеколды, щебетание Анны (горничной) и:
- Люси, ты подлая женщина, - спокойно сказал Жорж, медленно снимая с себя серую шляпу и кладя её на диван у входа в гостиную. Казалось, его голос почти улыбался и Люсиль всмотрелась в его лицо, ища на нём следы улыбки - ничего. Серое пальто на нём было слишком жёстким и тёплым, от чего некрасиво следовало за его движениями, как изображения на картинах Гюго.
- Я? - она действительно удивилась. - Почему? - уже кокетничала. Кокетничать - значит мило докапываться до истины.
- Потому что из-за тебя мы с Мими расторгли помолвку! - Люсиль замерла на месте и, кажется, даже забыла как дышать, но потом просто улыбнулась. От сердца отлегло. Спасибо, Париж! Ей хотелось кружиться так, чтобы юбки её взлетали, становясь как балетные пачки. Всё самое лучшее в её жизни происходит в Париже. И пусть некоторые говорят, что всё это - романтические бредни, ей наплевать - она знает правду.
- Она устроила тебе скандал? Меня всегда поражала несдержанность женщин, - лениво бросила Люси, поднимаясь с кресла и подходя к столу у окна так, чтобы юбки её платья заманчиво приоткрыли её ноги и разбросали по комнате нежный аромат её парфюма.
- Нет, она молчала. Просто я не выдержал.
Люсиль не успела ничего понять (а если бы успела - то улыбнулась бы), как он в мгновение ока, очутился перед ней. Его руки теребили её волосы, разбирая изящную причёску, которую её горничная Анна создавала два часа, на мелкие тонкие пряди, залитые бриолином, который таял под его тёплыми прикосновениями. Она перебирала кольца его кудей, все в бриолине, бегая своими тонкими ледяными, всегда ледяными, пальцами по тонкой ткани его рубашки и шероховатой шее. Она позволяла себя целовать, а он и не думал прекращать, найдя в её губах долгожданное утешение. Их дыхания сбивались, постоянно возвращаясь к одной точке и к истине, которую они не хотели признавать.
Париж, 1915 год,
Редакция газеты "Ля вью"
- Я в который раз вам говорю: всё, что вы написали - неправда! - Люсиль кричала на всю редакцию.
- Девушка, но за этим нужно обращаться не к нам.
- А я хочу и буду обращаться к вам! Вы лжёте - в наших деревнях нет никакого боевого духа. У нас нет работы!
- Мадам... - начал какой-то тучный мужчина в бежевом жилете. Он стоял позади неё и боялся, и не знал как к ней подступиться. Он был жирным и бледным, с пухлыми пальцами - так что не заслужил её уважения потому, что пока у них в Кольмаре голодно, он тут объедается! Она посмотрела на него таким взглядом, что он сразу смутился и даже, кажется, испытал чувство вины.
- Мадемуазель, - нервно поправила его Люси, тут же зарядившись новым потоком важных мыслей. - Вот видите, я постарела настолько, что вы видите во мне мадам!
- Ты совсем не постарела, - устало выдохнул знакомый голос и его натруженные руки отправили кипу газет на стол секретарши, толком не обращая на неё, секретаршу, внимания, - всё такая же привлекательная девушка, как и раньше.
Люси обернулась. Чёрт возьми, это же Лувье! И он опять в Париже? И она тоже? Опять. Снова. Париж. Пари.
- Жорж, они... - первый раз назвала его по имени. Март 1915 год, Париж.
- Пошли поговорим в моём кабинете,- предложил он и жестом указал на дверь. Пока она стояла в нерешительности, а потом взяла свою маленькую бордовую потрёпанную сумочку со стола его секретарши, с которой скандалила без задней мысли, он придерживал для неё дверь.
Они прошли из светлой комнаты, где машинисты набирают текст и сидит деловая секретарша, в его кабинет, погруженный в полумрак приоткрытых жалюзи.
- Какого чёрта тебе нужно с ними сражаться? Это же жёлтая пресса.
- Жорж, у меня всё плохо. Папа скоро умрет, нам нечего есть, а мама... Она устала работать, я стала слабее здоровьем. Я не ела уже два дня. В этот раз два, - сказала она. Да, когда ты голоден тебе не до того, что и кому ты будешь говорить. Тебе уже ни до чего нет дела и ты займёшься даже той работой, какой никогда не думал заниматься - например, будешь мыть полы, но вот только кому сейчас были нужны чистые полы? Только еда на уме. Даже ужас от того, что ты - свидетель первой в мире мировой войны, отступает.
- Господи Боже, садись за стол, - Жорж был спокоен, невозмутим и устал. Его прагматичный подход давал сил и успокаивал вздёрнутые нервы. - Зачем ты уехала из Кольмара? - Жорж принялся доставать что-то из шкафов. Люси села за стол, радуясь, что жалюзи наполовину задёрнуты и он не видит её жутко помятого лица. Да, всё таки что-то от женщины, а не от мула, в ней ещё осталось.