- У меня есть такая красивая коробочка с подарками для тебя! - Доминика в красках представляла у себя в голове свою коробочку. Впрочем, с той же способностью Вероник преукрашивать и верить в лучшее, даже если оно, фактически, невозможно, это лучшее. И эта способность Фужеров вряд ли исчезнет или заменится в Доминике какой-то другой способностью, как обязательно исчезнет детство, заменясь взрослостью, пусть и показной, формальной. - Я рисовала их на каждый праздник и делала красивые открытки на каждый твой день рождения! Мамочка, я так рада, что ты снова вернулась! - она поцеловала мать в щёку, так искренне и сильно, так желанно и обыденно, что от непосредственности и искренности дочки у Люсиль глаза застелила стена невыплаканных слёз.
Малышка пискляво-капризным тоном, каким привыкла говорить с самого рождения, выводила французские слова, наслаждаясь своим произношением. Ей нравилось как красиво звучит её новоприобретённая французская картавость. И, в отличие от детей всех стран мира, Доминика сначала сказала полноценное, твёрдое "р" больше похожее даже на русское, чем на английское, и только недавно научилась говорить картаво, по-французски. И, услышав такое же произношение у матери, Доминика была несказанно рада своей схожести с матерью, которой она восхищалась и которую любила. И тёмными ночами под строгим, но любящим взглядом луны и мириадами звёзд она молилась, чтобы её судьба была похожа на судьбу матери, толком даже не понимая, что судьба у неё тяжелая. Оставалось надеяться только на то, что Бог знает, что для малышки лучше. Но возможно именно молитвы её дочери сохранили Люси живой.
Глаза Люсиль наполнились слезами. Господи, как смогла она жить так долго без дочери? Доминика ведь так её любит! Сердце Люси сейчас точно разорвется на части. Но одно она знала точно: если бы хоть слово она черкнула родным и получила хоть бы запятую в ответ, она немедля сорвалась бы с насиженного места, чтобы воссоединиться с ними.
- Люси, не стой в проходе. Закрой дверь скорее, там ведь жуть как холодно, а, видит Боже, топить дом теперь невесть как трудно! - причитала Вероник, проходя обратно на кухню.
Жан продолжал стоять в коридоре, с застывшей газетой в руках. Казалось, он был так же нежен сейчас, как когда-то, когда Люси была ещё совсем маленькой и тоже была модницей. Впрочем, даже война не особо её переделала, благодаря Коменданту. Хотя, как видно, отец её тоже изменился не сильно. У их семьи на протяжении многих веков была стальная воля, - так бы Жан сказал.
- Люси, иди мой руки, - сказал наконец-то Жан, обойдясь и вовсе без объятий, как и его жена. - Доминика, мамочке нужно покушать, отлепись же от неё. Пойдем, моя хорошая. В гостиной тебя уже заждался Кристоф. А гостей нельзя заставлять ждать, малышка!
Люси улыбнулась. И теперь уже, в отличае от военных времен, её улыбка не была натянутой, хотя и оставалась грустной.
Года идут, а семья остается семьёй. Что бы у тебя на душе ни было, а родня точно заставит тебя думать о делах более важных, более насущных, более повседневных и оттого безмерно успокаивающих и уютных. Слава Богу, что все живы. И от этого уже хочется жить.
***
Когда вечер уже опустился на западный фронт победившей Франции, Люсиль сидела на кухне, допивая горький дешёвый заменитель чая, вспоминая как прекрасно питалась в военном городке. Напротив сидит мать, уставшая за день, но невероятно счастливая, хотя счастье это она всегда скрывала под строгим выражением лица и не менее строгими изречениями, будто боялась, что о счастье её кто-то прознает и украдет его.
- Люси, ты уверена, что хочешь уехать сейчас же? - спросила она. В её голосе не чувствовалось особой грусти - только счастье за то, что её дочь осталась жива. Да и способны ли француженки хоть когда-нибудь горевать по полной? Вряд ли, насколько знала Люси.
- Да, мама, я здесь проездом. Меня там ждёт Жорж, ты ведь помнишь его?
- Разумеется, - ухмыльнулась Вероник, удивляясь дочкиной глупости. Не помнить такое? Она что, держит мать за идиотку?
- Я хочу поблагодарить тебя, мам, - Люси уставилась на мать, вопросительно на неё посмотревшую, а затем снова принявшуюся наливать себе чай. Теперь это было делом муторным - куча пакетиков, усилителей вроде сахара и лимона, никаких сливок и корица. Только Вероник могла такое придумать. Мать села напротив Люси и внимательно её слушала безо всякого смущения и с неизменным непоколебимым достоинством, какого нет у самой Люси. Всегда так - по наследству передаются самые упёртые и не особо положительные качества. Смиренные же черты редко переходят от предка к предку. - Ты сделала то, о чём я не могла и мечтать - ты сохранила память обо мне у Доминики и в нашей семье. Я так её люблю. Мама, и я тебя снова прошу: только не дай Доминике меня забыть.