- Италии? При чем здесь Италия? - Люси смутилась, путаясь в собственных мыслях и пытаясь разобраться в материнских. Она понизила голос и взгляд её стал непонимающим. Италия? Вероник тоже смягчилась, пытаясь показать дочке развитие своих мыслей:
- В Италии, потому что она - вражья страна, а поскольку ты не арестована, значит ты оттуда, где тебя не могли арестовать победители. А Италия теперь на стороне Антанты.
- Да что ты такое несёшь, мама? Как тебе вообще пришло такое в голову? - сказала Люси и тут же об этом пожалела:
- Я надеюсь, что до немецкой подстилки ты не опустилась! - Люси прикусила губу, собираясь с мыслями. Как здесь поступить? Это же надо: одной фразой!
На кухню прошла Доминика, перепуганная громкими голосами двух самых любимых женщин на свете. И Люси и Вероник обернулись на девочку и как по команде, одновременно улыбнулись при виде её растрепанной некогда чинной прически и больших голубых глаз, доставшихся от отца, что Доминика и вправду поверила их следующим словам, так мило и лучисто смотрелись их лица:
- Что тут у вас происходит? - Доминика попеременно смотрела то на мать, в общем-то, вообще не в силах на неё насмотреться, то на бабушку, которая тоже поглядывала на Люси не без осуждающего презрения, смешанного, тем не менее, с каким-то материнским всепрощением и смирением. Но Люси, не замечая этого, снова села на корточки и взяла тёплые пухлые ручки дочки в свои холодные и слегка влажные от страха, трясущиеся от бессильного гнева:
- Доминика, мамочке снова нужно уехать, - сказала она и облизнула пересохшие губы, ещё горькие от выпитого чая.
- Уже сейчас? - устало выдохнула Доминика и Люси посмотрела на осуждающе кивающую мать и снова не разглядела там любви. На такие вещи Люсиль была слепа. Никакой человеческой проницательности, никакой. Но за то она успела подумать, что в другой ситуации и другом антураже, дочкина интонация и её выражения лица могли бы вызвать снисходительный, задорный смех, какой обычно вызывают дети со взрослыми замашками. Наверное, все дети войны такие. Кстати, Люси даже не спросила о том, что им тут без неё пришлось пережить за время войны, а Вероник так и не спешила рассказывать, будто у них впереди ещё целая вечность, или не сочла нужным рассказать. Но Люсиль не спросила по одной простой причине: она была уверена, что её деньги могли решить всё. - Куда на этот раз?
- К... - "папе" пронеслось в голове, но Люсиль лишь улыбнулась собственным глупым мыслям. Она как девочка, ей Богу. - Мне нужно на работу. Там моя работа.
"И почему бы ей не найти работу здесь?" - читала материнские мысли Люсиль. В первую очередь потому, что там он... А во вторых... Потому что здесь ей работать в кафе?.. Конечно, тщеславие полностью не искоренилось в её душе даже путем военных лишений, но в этом она тоже себе не признавалась. И потом, замести следы всё таки нужно. Кто знает, как могут навредить французы родственникам изменницы?
А между тем, она была зла на мать.
- Люси, - устало протянула Вероник, когда Доминика отправилась обратно в спальню, чтобы дедушка прочитал ей на ночь сказки, - скажи мне правду. Ты?..
- Нет, мама! - перебила Люси, готовая было даже стрельнуть из пистолета или пушки, только бы не слышать это слово. Слово ужасное, отвратительное, страшнее всех ужасов войны. Оно представлялось ей таким, потому что и было её самым главным ужасом - ужасом, на который она и помыслить не могла, что когда-нибудь решиться. Ужасом, на который решилась из-за войны.
Голос её сорвался от крика так, что последние буквы она кричала уже шёпотом. Люси вся кипела от гнева. И даже не столько на то, что мать её разгадала (она была единственным человеком на это способным - как оказалось), сколько на саму себя за такой первый большой и значительный промах - выдать себя, из-за того, что она не может признать правду.
Люсиль пулей вылетела в коридор, надела своё серое пальто, настолько потрёпанное, что в нём было едва теплее, чем в шифоновом платье и буквально содрала с вешалки свою некогда гладкую и блестящую миниатюрную сумочку на длинной, облезшей, но, как оказалось, достаточно прочной лямке.
- Спасибо тебе, мама! Ты меня встретила очень тепло и тепло проводила, - язвительно сказала Люси, натягивая резкими, угловатыми движениями гипюровые чёрные перчатки и нервничая, потому что они не надевались, но через некоторое время она также резко смягчила тон: - На, держи, передашь это Доминике, - она полезла в сумку и, сожалея, что слова, под действие предыдущих фраз вышли наглыми, но и слишком добрыми, учитывая строгость матери, вытащила купюру и беспорядочно сунула её в руки матери. - А это тебе, на всякий случай, сто франков, - она отдала монеты и посмотрела на мать в последний раз перед отъездом. - Держитесь! - тихо сказала она и показала матери крепкий кулак, слегка им тряхнув. Да, ее семья и есть этот кулак, только для полноценности не хватает еще одного, пятого человека. Но такая ли у него железная воля? И, на свой страх и риск, напоследок добавила: - Если кто спросит - меня здесь не было. Соседи меня не видели, я не выходила из дома, так что не беспокойся об этом.