Он лениво проводит пальцами по моему позвоночнику, обнимая и не торопясь поднять нас с пола его кухни.
— Это было не совсем то, что я имел в виду, когда сказал, что хочу, чтобы мы испекли печенье, — он смеется, — но… я готов печь печенье на Рождество в любое время, когда ты захочешь, любимая.
— Не искушай меня. Я всегда рада видеть, как вы пачкаетесь, доктор Грант. Хоть одно печенье уцелело? — спрашиваю я, слегка приподнимаясь, чтобы заглянуть на остров, хотя на самом деле я ничего не вижу, потому что он высоко.
Паркер смеется, и все его массивное тело содрогается подо мной.
— Не думаю, но все равно было весело. К тому же, я заставил тебя слушать рождественскую музыку в течение четырех часов, и мы даже пытались вместе испечь печенье. Думаю, я выиграю это пари, малышка Скотт.
Откинувшись назад, я прищуриваю глаза.
— У тебя нет ни единого шанса, это будет идеальный подарок к моему отъезду, когда ты будешь расхаживать в ярко-зеленых колготках. Я сниму это на видео, чтобы сохранить навсегда.
Паркер рычит и переворачивает меня, накрывая своим телом, и внезапно спор и все, что связано с Рождеством, отходит на второй план.
На следующее утро я вырываюсь из объятий Паркера и его теплой, слишком удобной постели, надеваю леггинсы и свитер, а затем прохожусь расческой по своим жутко спутанным волосам. Надеюсь, мама не обратит на это внимания, когда я вернусь домой, потому что даже мои губы выглядят красными и опухшими от поцелуев Паркера.
— Готова? — спрашивает он, выглядывая из-за двери в ванную.
— Нет.
Смеясь, он наклоняется и быстро целует меня в макушку, после чего выходит обратно в спальню. Сегодня он одет в толстовку Chicago Avalanches и выцветшие голубые джинсы, и, по правде говоря, я не могу оторваться от него.
Как этот человек может выглядеть так восхитительно буквально во всем, что на нем надето — ума не приложу.
В отличие от него, я в большинстве случаев в повседневной одежде выгляжу как человек, живущий под автострадой.
Совершенно несправедливо, если хотите знать мое мнение.
— Пойдем, Квинн, — зовет Паркер откуда-то из дома. Я слышу, как звенят его ключи, и громко стону.
Быстро хватаю свою сумку для ночевки и присоединяюсь к Паркеру в гостиной.
— Давай покончим с этим.
Он смеется, обхватывает меня за шею и прижимается губами к моему лбу.
— Все будет хорошо. Мы просто будем вести себя как обычно.
— Ага.
Знаменитые последние слова.
***
— Волнуешься перед завтрашним днем? — спрашивает Оуэн, запихивая в рот очередной кусок знаменитых маминых шариков с арахисовым маслом.
— Думаю, да. С папой все еще как-то странно, но он старается, так что я чувствую, что тоже должна.
Оуэн кивает.
— Наверное, так будет еще какое-то время, сестренка.
Он прав, но папа старается. Мы обязаны хотя бы попытаться.
Мама ставит перед нами очередную тарелку с рождественскими угощениями, и мой желудок урчит. С таким количеством сахара, как сегодня, мне придется пробегать по пять миль в спортзале каждый день, когда я вернусь домой. Не может быть, чтобы я съела все это и не набрала пять килограммов.
Если бы только мое тело не работало таким образом. Вздох.
— Ешь, Квинн. Кто знает, когда ты в следующий раз будешь дома, и я смогу тебя покормить. Ты выглядишь как кожа да кости. Вся эта еда, которую ты ешь на вынос, не задерживается, милая, — говорит мама.
— Мама, пожалуйста. Меньше всего на свете про меня можно так сказать.
Я чувствую толчок в бок и оглядываюсь, чтобы увидеть Паркера, прищурившего глаза, он наклоняется, его губы едва касаются раковины моего уха.
— В следующий раз, когда я услышу, что ты говоришь о себе плохо, уложу тебя на колено и отшлепаю по заднице.
Боже мой.
Я чувствую, как мое лицо пылает, как румянец распространяется от макушки до шеи. Он не просто так сказал это, когда мой брат, его лучший друг, сидит напротив!
— Ладно, что, черт возьми, происходит? — рявкает Оуэн, его глаза мечутся между нами двумя, — вы... подождите. Вы что, ребята... трахаетесь?
— Господи, Оуэн, не говори «трахаются». Ты же не подросток, — язвит мама.
Она подходит к столу и садится рядом с Паркером, беря с подноса сахарное печенье.
— Они явно вступают в сексуальные отношения, а ты делаешь это очень неловким для своей сестры.
Это худший момент в моей жизни. Я в этом совершенно уверена. Мне хочется, чтобы пол действительно разверзся и поглотил меня целиком. Избавьте меня от страданий, пожалуйста.
— Может, вы оба прекратите, — кричу я, закрывая лицо руками, — во-первых, даже если я и спала с кем-то, мне не нужно обсуждать это с вами, и уж точно не за рождественским обедом! Во-вторых, с Паркером ничего не происходит. Мы друзья, мы всегда были друзьями, с самого детства.
— Вообще-то, это неправда.
Я дергаю головой и смотрю на Паркера, у меня отвисает челюсть. Что, черт возьми, происходит?
— Оуэн, мне нравится твоя сестра, и хотя я уверен, что она поставит мне фингал за то, что я скажу это вслух, я буду добиваться ее, и надеюсь, что ты не будешь против, потому что это не изменится.
Застонав, я откидываю голову назад, бормоча.
— Паркер!
— Что? — он пожимает плечами, его плечо слегка натягивает старую толстовку, — это правда, а утаивание чего-то подобного никогда никого не приводит к успеху.
Я поднимаю взгляд и вижу, что глаза Оуэна скачут между нами двумя, его челюсть твердеет. Он выглядит отчасти смущенным, отчасти рассерженным, и сейчас я не уверена, что бы предпочла.
— Так вы вместе?
— Нет, — говорю я.
— Вроде того, — говорит Паркер.
Я поворачиваюсь к нему.
— Это не тот разговор, который нужно вести за столом в кругу моей семьи, когда мы даже не обсудили это наедине.
Этот человек явно сошел с ума. Через два дня я сяду в самолет и полечу домой.
Что бы ни происходило между нами, у этого есть срок годности, и я думала, что он это знает.
— Так что же, вы просто... занимались сексом друг с другом все время, пока ты была дома? Правда, Квинн?
Теперь я злюсь. Мне не нужен ни снисходительный, упрекающий тон Оуэна, ни то, что он вообще меня осуждает. Я уже не подросток, и как бы я его ни любила и ни уважала, это моя жизнь, и я сама принимаю решения.
— О, заткнись, Оуэн. Если я хочу заняться сексом с Паркером, я это сделаю, и никто ничего не сможет предпринять. Иногда ты забываешь, что мне уже не шестнадцать лет, и не нужно, чтобы ты или кто-то другой указывал мне, как жить, — я резко встаю со стула, его ножки громко скребут по полу, — разве было бы так плохо, если бы мы с Паркером были вместе?
— Нет, — рычит Оуэн, — я просто... я не знаю, Квинн. Он мой лучший друг, он мне как родной.
— Нет ничего родственного в том, что я чувствую к твоей сестре, — добавляет Паркер.
Почему эти слова вызывают у меня легкую дрожь? Потому что я явно ненормальная, вот почему.
— Слушай, мне все равно, что ты и Квинн вместе, ясно? Это просто застало меня врасплох, вот и все. Мы все дружим с детства, и я не ожидал такого, наверное. Я не злюсь. Квинн права, это ее жизнь.
— Мы не вместе, — повторяю я. Потому что, как бы мне ни было приятно, что он это сказал, факт остается фактом: мы с Паркером не вместе, — мне нужно подышать воздухом.
Прежде чем кто-то успевает сказать еще хоть слово, я поворачиваюсь и бегу к входной двери. Как только я открываю ее и выхожу наружу, прохладный воздух ударяет мне в лицо, и я делаю первый полный вдох с тех пор, как села за стол.
Я втягиваю в себя вдох за вдохом, пытаясь восстановить контроль над ситуацией, которая закрутилась, прежде чем я смогла ее остановить. Постепенно сердце замедляет свой бешеный ритм, и я перестаю чувствовать, что задыхаюсь.
Боже, что я наделала?
Часть меня знала, что не стоит связываться с Паркером из-за того, что все может запутаться, и, возможно, мне стоило прислушаться, потому что все запуталось.
Все.
Мои чувства к Паркеру, его чувства ко мне. Тот факт, что я живу за сотни миль от него, а он здесь, в нашем родном городе, и не собирается уезжать.
То, что это должна была быть недельная интрижка с лучшим другом моего брата, запретная, волнующая попытка дружбы с привилегиями, которая должна была закончиться, не успев начаться.