— Ты никогда ничего не боялась, и не можешь начать сейчас. Паркер — мой лучший друг, и он самый лучший парень, которого я знаю. Без сомнения, и если он делает тебя счастливой, то для меня это главное. Вы оба счастливы, и я видел, как он смотрит на тебя, Квинн. Так, как будто ты единственный человек в комнате, полной людей.
Слезы текут обильно. Я не могу остановить их, закрываю рот и прислоняюсь головой к плечу Оуэна.
— Я не могу бросить свою жизнь в Нью-Йорке ради какого-то чувства, Оуэн. Ради чего-то, что длится всего неделю и до сих пор неопределенно.
— Я не думаю, что он просит тебя об этом. Я думаю, что все, о чем он просил, это чтобы вы вместе разобрались в этом. Если ты хочешь уехать, Квинн, и забыть, что это вообще произошло, то я тебя поддержу, но думаю, что ты совершишь ошибку, если так поступишь. Подумай, каково это — уйти и никогда не оглядываться назад. Подумай о том, что ты оставишь позади. Ты действительно готова к этому?
Могу ли я оставить Паркера? Ради чего? Ради работы, которую я ненавижу и открыто призналась ему в этом? Ради начальника, который делает меня несчастной каждую секунду моего дня? Ради города, который я люблю, и друзей, которых я люблю… но где я чаще всего чувствую себя одинокой?
Я резко сажусь.
— Увидимся на вечеринке, мне нужно собираться. Я думаю… я знаю, что мне нужно делать. Спасибо за совет, О. Люблю тебя, и спасибо за то, что ты всегда был моим защитником, даже когда я думала, что не нуждаюсь в этом.
— Всегда, Квинни, всегда.
***
Когда спустя несколько часов я вхожу в дом отца, вечеринка уже идет полным ходом. Мужчина играет на пианино, в воздухе плывет мелодия «O Christmas Tree», и я вижу, какую невероятную работу проделала Мария по украшению дома. Весь дом превратился в зимнюю страну чудес, не уступающую убранству Уолдорфа.
— Ух ты! — бормочу я, разглядывая искусственные сосульки высотой с меня, искусственный снег, сверкающие белые огоньки, обвивающие перила лестницы, и снежные гирлянды, развешанные повсюду. Ледяная скульптура в виде снежинки возвышается надо мной, когда я прохожу через переполненный зал.
Я серьезно впечатлена и потрясена. Я ожидала праздника, но это просто невероятно.
— Квинн! Привет! Ты здесь.
Оглянувшись, я вижу папу, идущего ко мне с Марией под руку. На ней длинное серебристое платье, подчеркивающее ее бледно-молочную кожу, и на мгновение я завидую, что она так невероятно красива. Отец одет в серый костюм серебристого оттенка и ярко-красный галстук-бабочку.
— Привет, — улыбаюсь я, быстро обнимая их обоих, — вы двое выглядите невероятно, и, Мария, эта вечеринка… ты действительно превзошла себя. Просто дух захватывает.
Ее щеки розовеют, на них появляется румянец от моего комплимента.
— О, ничего особенного, это особый случай, когда все собрались здесь в первый раз, поэтому я хотела быть уверена, что все проведут замечательный вечер. Кажется, я только что видела твою маму у бара, если ты ее ищешь.
Уже у бара, умная женщина.
— Ты выглядишь просто прекрасно, милая, — говорит папа с улыбкой, от которой у меня замирает сердце, напоминая мне, как я рада, что мы оставили все в прошлом и восстановили наши отношения. Я скучала по нему, больше, чем я когда-либо готова признать, эта поездка все меняет.
— Спасибо.
Мое сегодняшнее платье — одно из моих любимых платьев, шикарное, которое я не так часто могу надеть. Темно-изумрудно-зеленое, из самого мягкого шелка, который вы когда-либо ощущали, оно спускается на пол у моих ног. Рукава длинные и узкие, что придает ему элегантный силуэт. На груди — вырез в форме сердца. Но что самое интересное?
Сейчас под ним на мне надеты красные converse. Как бы я ни любила и ни лелеяла свои лабутены, мы не повторим тот первый вечер, когда я была здесь, а платье прекрасно скрывает мою бунтарскую, но удобную обувь.
— Ну что ж, нам нужно пройтись и поприветствовать всех. Ты же знаешь, как это бывает, но наслаждайся вечеринкой, дорогая, и мы скоро встретимся, — говорит Мария, притягивая меня к себе и быстро обнимая. Папа следом за ней, обнимает меня долго и многозначительно.
Когда они удаляются, я стою посреди бального зала одна, и мои глаза сканируют знакомые и незнакомые лица в поисках одного очень близкого лица, которое мне нужно.
Есть только одна причина, по которой я здесь сегодня, в платье, которое позволяет мне чувствовать себя такой красивой, какой я никогда не была, и нервы заставляют мой желудок сжиматься, а сердце — учащенно биться.
Наконец, я замечаю его. Именно там, где он обещал быть — он ждет меня под омелой с полным надежды, но нервным выражением на слишком красивом лице. Его руки засунуты в карманы брюк, он оглядывается по сторонам, но меня пока не замечает. Меня, как магнитом, тянет к нему. Мне кажется, что я могу найти его независимо от размера толпы, мои глаза найдут его на любой оживленной улице, потому что между нами есть притяжение.
Я использую этот тихий момент, чтобы насладиться его видом. Черная рубашка на нем усыпана леденцами, и я не могу удержаться от хихиканья, которое срывается с моих губ.
Этот мужчина и его нелепый дух Рождества.
Его челюсть сжата, а плечи напряжены. Даже со своего места в другом конце комнаты я чувствую, как он волнуется, и мне хочется унять эту нервозность. Ненавижу, что именно я являюсь причиной ее появления. Когда его глаза наконец находят мои, время вокруг нас останавливается. Болтовня, музыка, звон бокалов… все исчезает.
Я вижу только его.
Я пробираюсь сквозь толпу, не сводя с него глаз, пока не оказываюсь перед ним. У меня дрожат руки, когда я с тревогой сжимаю их. Я не знаю, почему вдруг так занервничала.
Может быть, потому что после сегодняшнего вечера все изменится, а может быть, потому, что я боюсь, что он передумал.
— Ты пришла, — тихо говорит он, его голос - хриплый шепот.
— Это никогда не было вопросом, Паркер. Просто моя голова должна была догнать мое сердце, — я поднимаю руки к его груди, отчаянно желая прикоснуться к нему. Я не смогу продержаться и секунды без этой связи, — вот мы и здесь, под омелой. Как и планировали.
Мы оба смотрим на зеленую омелу, украшенную ярко-красными ягодами, которая висит над нашими головами. Глупая вещь, с которой все это началось, и глупая вещь, за которую я сейчас не могу быть более благодарна.
Разве могло бы все это случиться без нее?
Глупо думать, что рождественская традиция изменила цель моего возвращения домой, изменила всю мою жизнь, но это правда, и вот мы здесь.
Снова под ней, как в первую ночь, только теперь между нами все по-другому.
Паркер смотрит мне в глаза, обнимая за талию и фиксируя меня на месте.
— И каков же твой ответ, Квинн Скотт? Осталось ли в твоем сердце все то отвращение к Рождеству или я изменил твое мнение? Я выиграл пари?
Сглатывая, я подавляю эмоции, которые поднимаются в горле, затрудняя дыхание. Я сосредотачиваюсь на уже знакомом ощущении его рук на моей спине, и на том, как поднимается и опускается его грудь в ожидании моего ответа.
Опираюсь на надежность его рук, вытесняю свою нерешительность и страх. Им нет места здесь. Не с нами.
— Ну… я не уверена, нравится ли мне Рождество снова…. Или я только что поняла, что мне нравится Рождество с тобой, Паркер Грант.
Его губы растягиваются в ослепительную улыбку.
— Я говорил тебе, что выиграю, ты знаешь. Я знал, что где-то там находится девушка, которую я знал, она только что стала частью той женщины, которую я теперь знаю.
— Я думаю, она была здесь всегда. Просто я была настолько сосредоточена на построении своей карьеры и новой жизни в Нью-Йорке, что как-то по пути потеряла из виду то, что имело значение. Я отодвинула эту девушку в сторону.
— Ты мне нравишься такой, какая ты есть, Квинн. Вся ты. Даже ворчливая рождественская версия тебя. Какой бы ты ни была, я хочу тебя именно такой. Мне нравится твоя уверенность и твой драйв. Мне нравится, что ты бесстрашная и амбициозная. Мне нравится твое отношение, твоя дерзость, твое сердце и твоя доброта. Какой бы версией ты ни была или хотела быть, я хочу именно тебя.
Мое сердце бешено бьется в груди от его слов. Я не могу поверить, что мы стоим здесь и сейчас, что то, что должно было стать быстрой поездкой домой, привело к чему-то гораздо большему.