Он еще более выпятил грудь и приподнял густые адмиральские эполеты, еще более нахмурив брови, стараясь таращить свои добродушные глаза как можно сердитее, когда выслушал рапорты вахтенного начальника, молодого мичмана, и командира шкуны, лейтенанта Муратова.
Адмирал подал офицерам руки, поздоровался с выстроенной командой, велел распустить матросов и вместе с Муратовым пошел осматривать шкуну.
Добродушному адмиралу надоело казаться строгим, хмурить свои густые черные брови и подергивать широкими плечами, тем более, что он — и сам когда-то лихой капитан до женитьбы — приходил в восторг от образцового порядка и изумительной чистоты на “Ласточке”.
И его лицо расплывалось в широкую улыбку, а небольшие темные глаза улыбались, и вся внушительная фигура адмирала, казалось, стала поменьше.
После осмотра, когда адмирал вместе с Муратовым поднялись наверх и остановились на шканцах, — адмирал проговорил:
— Вы знаете-с, Алексей Алексеевич, я строг. Очень строг-с!
Муратов не поддакнул, хотя и знал, что “Сашенька” любил, чтобы офицеры считали его строгим и на службе боялись его.
— Да-с. Служба… Нельзя без строгости. Но при всем том я не могу указать ни на малейшее упущение… Ваша шкуна — образцовая-с…
Муратов был всегда сдержан с начальством. Он не выразил на своем лице радостного чувства, не поблагодарил за похвалу и молчал.
А флагман продолжал:
— Да-с, обрадовали, Алексей Алексеевич… Такого порядка… не видел… Рад, что могу вам это сказать!
И адмирал крепко пожал руку Муратова.
— Вы увидите, ваше превосходительство, судно не хуже “Ласточки”, — проговорил Муратов.
— Какое?
— “Ястребок”, Александр Петрович.
— Вашего друга?
— Точно так. Быстренина.
— Посмотрю-с. До свидания.
И, перед тем как сходить по трапу, адмирал проговорил уже совсем не как начальник:
— А что забыли нас, Алексей Алексеевич? Жена недовольна… Зайдите к ней…
— Постараюсь, Александр Петрович…
“Ястребком” адмирал восхитился не меньше чем “Ласточкой”, а молодой командир тендера просто-таки обворожил его.
Скрывая улыбку, Быстренин как будто слегка испугался появления нахмуренного “Сашеньки” и немедленно согласился с ним, что он строг и что его боятся. Быстренин очень тонко показал, что польщен горячей благодарностью восхищенного адмирала, обещал на днях же быть у адмиральши, ловко осведомился, когда Маруся обедает у своих, и получил приглашение обедать в воскресенье, если не уйдет в море.
В тот же день адмирал, докладывая старшему флагману о посещении судов, особенно хвалил “Ласточку” и “Ястребка”. Хвалил обоих командиров, но Быстренина сердечнее и экспансивней.
— Муратов превосходный и достойный офицер… Только какой-то скрытный… Будто не очень ценит похвалу адмирала…
А про Быстренина сказал:
— Блестящий офицер. И капитан-умница. И на берегу умница. И душа нараспашку…
— Оба лихие офицеры! — согласился седой высокий старик.
И, подумавши, прибавил:
— Только полагаю, что Муратов основательнее и серьезнее.
Вечером друзья сошлись в морском клубе.
— Ну как “Сашенька”? Был доволен “Ласточкой”? Не выдержал роли строгого адмирала? — весело спрашивал Быстренин.
— Доволен! — скромно ответил Муратов и заботливо спросил:
— Твоим “Ястребком”, конечно, остался очень доволен?
— В восторге!
— То-то! — обрадованно промолвил Муратов.
— Ну да я, признаться, не тронулся его восторгами. — Ведь он — “Сашенька” и “адмиральша”! — с презрительной улыбкой сказал Быстренин…