— … не может дать сдачи! — визжит женский голос.
— Да что же вы…!
— А ну пошли нахуй отсюда! — характерно басит Тихий. — У нас мужской разговор.
— Я сейчас же расскажу главврачу!
Сильна малышка, раз ни угрюмый вид Тихого, ни два метра его роста и полтора центнера мяса не лишили ее дара речи.
Откуда он вообще тут взялся? Я же со всеми разосрался. Сделал так. Чтобы в дверь моей палаты просачивались только медсестры, санитарки и сквозняки.
— Ну как — добавить? — Тихий разворачивается ко мне, угрюмо потирает кулак. — Блядь, костяшки сбил. Ты реально железный.
— Ага, — все еще пытаюсь «настроить» фокус зрения, — из говна и палок.
Тихий шаркает до окна, распахивает его настежь и подкуривает две сигареты и одну протягивает мне. Затягиваюсь и кривлюсь от боли во рту. Еложу языком, слизывая соленый вкус крови.
— Ебануться.
— Зубы хоть целы? — ржет Тихий, устраиваясь на подоконнике, чтобы спокойно дымить в окно.
Игнорю его вопрос, сую сигарету в рот и выдергиваю канюлю из вены. Раз меня до сих пор не отрубило, значит, медсестра не успела вколоть успокоительные. И то хлеб. Хуже снов, после которых не хочешь возвращаться в реальность, может быть только реальность, от которой хочется сбежать обратно в сон.
— Это становится привычкой. — Тихий слегка отводит голову, тыча кончиком зажатой между пальцами сигареты в шрам на челюсти. — Теряешь навыки, брат.
— Просто пожалел тебя. А то станешь еще большим уродом — бабы давать не будут даже за деньги.
Тихий мне не брат по крови — мы просто друзья детства. Напарники по всем школьным шалостям, вечная «парочка» на кофре у директора. И даже парочку приводов в полицию у нас били тоже «парными». И может даже лучше, что в наших жилах не течет одна кровь, потому что Марат, мой настоящий брат…
Я изо всей силы затягиваюсь сигаретой, надеясь, что мои легкие просто лопнут от горького дыма, и вся эта бессмысленная хуйня, наконец, закончится.
— Может, еще сожрешь ее? — продолжает троллить Тихий.
— Ты за каким хуем приперся? Я тебя не звал.
— Пришел сказать, что курорт закончился, брат, и пора возвращаться в строй.
Он, мать его, издевается.
— Ага, щас, колесом и с подвыпордвертом.
— Да можешь и не пердеть, я тебя покатаю. — Тихий пинком поддевает стоящую рядом коляску. — Хотя, если прям прижало — давай, бзди.
Сука. Блядь.
— Тихий, слушай… Не свалил бы ты на хер?
— Марат собирается отжать «Интерфорс».
— Только сейчас? — смеюсь.
— … и протянул лапы к «Гринтек», — добавляет Тихий.
Когда я только начинал становиться на ноги, у меня был небольшой аграрный бизнес — теплицы, поля, всякая херня, которая, как я ни пыхтел и не рвал жопу, в лучшем случае просто окупала сама себя. Чтобы хоть как-то уменьшит затраты, я придумал сэкономить на энергоресурсах — вложился в ветрогенераторы, заказал у финнов пиздатые солнечные батареи. И как-то потянулось одно за другое, пришлось расширять площади для всего этого добра, чтобы хоть как-то отбить затраты, а еще через пару месяцев, когда вся эта энергогенерирующая машина заработала на всю катушку, ко мне потянулись местные фермера с предложение покупать у меня электричество для своих маленьких хозяйств. Оказалось, что так им и дешевле, и выгоднее, еще и мне компенсация от государства за сохранение окружающей среды. Вот так за шесть лет я из фермера превратился в одну из крупнейших в стране энергодобывающих компаний.
— Хуй ему по всей роже, а не «Гринтек». — Я так сильно сжимаю кулаки, что кожа на костяшках натягивается до хруста.
Наши с Маратом родители умерли очень рано. Отец все время был в разъездах, так что его я почти не помню, а мама навсегда сохранилась в памяти заплаканной и измученной кашлем. Однажды, ей стало настолько плохо, что пришлось вызывать «неотложку». А позже выяснилось, что у нее последняя стадия рака легких.
Она сгорела меньше чем за месяц, и нас забрала к себе старенькая, еле ходячая бабушка. Но и она вскоре умерла, правда, когда нам с Маратом уже исполнилось восемнадцать.
А отец просто исчез из нашей с братом жизни. Уже когда мы стали взрослыми, я пару раз пытался его отыскать — просто чтобы посмотреть ему в лицо и спросить, как он жил все это время, не зная, что с нами и как мы. Но потом просто плюнул и решил, что проще считать его «пропавшим без вести».
Когда именно начались наши с братом трения, я тоже хорошо помню. Он просто во всем был лучше — умнее, красивее, обаятельнее, сильнее. И пока я болтался где-то в конце его насыщенной жизни, все было в порядке. Ровно до тех пор, пока однажды он не заявил, что договорился о продаже бабушкиного дома, где жили мы вдвоем. Только ему было куда сваливать — тогда брат уже жил с какой-то мажоркой в ее «трешке» — а меня просто вышвырнули на улицу, буквально — под забор.