Но едва они повернули к лифтам, псы ощерились и выступили вперед людей, оттесняя их и глухо рыча на кого-то или на что-то за углом. Танцовщица и двое техников аккуратно выглянули из-за переборки.
В декоративной арке-нише, густо заросшей ядовитым молочаем, что-то шевелилось.
— На деструкта это не похоже, — пробормотала Тэа, которую Йама тщетно пытался затолкать себе за спину. В манипуляторах у него угрожающе лязгали громадные ножницы, а в правой руке он сжимал рукоять длинного кинжала. — Вайшва, если вы не заметили, я тоже вооружена! Не нужно со мной нян…
— Да подойдите же! — послышался раздраженный громкий шепот из зарослей молочая.
— Виллар?! — изумился Йама, не дослушав возмущений Тэи, но сдерживать ее перестал.
— Проклятье! — прошипел профессор. — Не я, а голограмма! Как, по-вашему, я смог бы разгуливать по станции, когда меня держат здесь под конвоем круглые сутки?!
— Останьтесь тут, — сказал спутникам заместитель Аури и, кликнув с собой одного робота, заскользил к арке.
Второй пес уселся охранять Тэу с Камой. Прислонившись к переборке, те принялись обсуждать последние события.
— Вы застряли там, что ли, профессор, в этих кустах? — уточнил Йама, все еще держа оружие наготове.
— Скорее, неудачно рассчитал координаты трансляции. Что там стряслось? В самом ли деле Стяжатель убил Исполнителей восьмой группы, как хвалятся асуры?
— Физически — да. Теперь всех…
Виллар измученно что-то простонал, утерся ладонью и присел на корточки, чтобы хоть так видеть собеседника из-под нависшего молочая.
— Не знаю, каким образом, но Агни необходимо вытащить сюда! — выдал он наконец.
— Пока у нас есть возможность извлечь его только посредством спиритического сеанса, профессор, и никак иначе, — развел руками Йама. — Скажите лучше, нет ли шанса освободить вас, Дэджи и Варуну?
Профессор покачал головой, вздрогнул, оглянулся:
— Кажется, ко мне кто-то идет. Запомните: хоть спиритически, хоть алхимически, хоть методом клонирования, но вам необходимо найти и сделать все, чтобы Пропавший сура смог еще раз оказаться в этом времени, пусть даже всего на несколько минут — большего не требуется! Он один знает, как действовать дальше, и его нужно вернуть. Не прощаюсь.
Голограмма дрогнула и растворилась в темно-зеленых ветках.
— О чем он говорил? — спросила Тэа, едва Йама вернулся и отключил скольжение.
Он передал наказ Виллара.
— А если они уже в этом… в «дне сурка»?
— Где? — в один голос откликнулись мужчины.
Девушка махнула рукой:
— Да это Шива после той миссии стал так называть петлю времени. Говорит, по мотивам одной фантазии… фильма, то есть. Из эпохи его аватара Сте-пу-хи.
— В общем, если даже они в «дне сурка», через Гаруту мы их определенно извлечем, — подхватил Кама. — Но самое главное сейчас — обеспечить хорошую диспозицию на Древней Трийпуре и обзавестись там индивидуальными «черами», как у Шивы и Умы. Только индивидуальными, чтобы ими никак не смогли воспользоваться асуры, если попытаются перехватить управление! Пока я нашел хорошую лазейку, туда Тарака еще не добивает — слишком запредельная древность. Мы должны успеть все к тому моменту, когда наш локал встретится с его локалом в нулевой отметке темпоральных координат. Войны, в общем, не избежать, это уже понятно. Но в наших силах устроить себе стратегическое превосходство.
— Нам хотя бы тактическое обеспечить… — вздохнул Йама, открывая перед ними кабинет Дэджи Аури — святая святых сектора «Бета».
— И что же она?
Я посмотрел на Салаино. Прикусывая кончик языка от старательности, ученик Леонардо уже пару часов расписывал что-то в углу недавно затеянной картины и на всем протяжении этих двух часов, почти не замолкая, подтрунивал над приятелем — Луини.
Томмазо, по прозвищу Заратустра, завладел плавильной печью и, похожий на мифического Вулкана, хозяйничал там, сверяясь с моими чертежами «адской машины», как ее величали все посвященные. Слушая легкую перебранку учеников да Винчи, он лишь ухмылялся в сторону и потряхивал всклокоченной головой. Я помогал Заратустре по мере сил и знаний кузнечного дела, вызывая легкое недоумение окружающих, которые, надо сказать, уже почти привыкли к экстравагантным выходкам пожилого монаха-математика.
— Ничего, — откликнулся Бернардо. — Сказала, что придет, но не то с сестрой, не то с подругой…
— И что же, ты так и не нашел в ней ни тени глупости, Бернардино? — легкомысленно подмигнув ему, Салаи опять скрылся за доскою на трехногом мольберте.
— Да пошел ты к дьяволу, Джакомо! Она умнее сотни таких, как ты!
— Если женщина не притворяется перед тобой дурочкой, это значит только одно: ты ей безразличен, малыш!
— Ох, беда с вами! — вздохнул Перетола-Заратустра, придирчиво разглядывая багряное мерцание заготовки и, крепче сжав клещи своей ручищей, уложил кусок металла на станок. — Давайте, святой отец, так ее!
Следуя советам Томмазо, я принялся колотить по заготовке молотком попеременно с его кувалдой. Выходила очередная часть пластины для будущей центрифуги. Мне даже не верилось, что я сам, собственными руками, творю то, что в далеком будущем привело всех нас к катастрофе. Это как если больной гангреной ковал бы пилу, которой ему же потом и отрежут гниющую ногу…
— А сдается мне, фра Пачоли, что и отсюда нам скоро улепетывать придется! — вдруг оставив в покое Луини, обратил ко мне взор Салаино.
Ох и беспутные у него глаза, у этого парня! И цвет, и разрез в самом деле напоминают глаза его учителя, да и лукавая заговорщицкая улыбка… Но нет в них и толики той мудрости, что видел я во взгляде маэстро. Если слухи не врут, то не врет и известная пословица о том, на ком любит отдыхать природа…
— Почему это? — опередив меня, ввязался в разговор Томмазо, а потом с грохотом припечатал кувалдой по остывающей пластине.
Салаи со значительностью воздел указательный палец:
— Чую: выслеживает нас кто-то. Сказать, кто, наверняка не могу, но нюх меня не подводил еще. Вызнали что-то про нашу Сантиссиму Аннунциату или нет, пока не знаю, но кружат, кружат где-то неподалеку, доносчики проклятые…
Я подумал о Стяжателе, и мне сразу стало как-то нехорошо: все-таки фра Пачоли не мальчик уже — скоро седьмой десяток разменяет, сердце пошаливает иногда, и мошки перед глазами витают…
Пришел в себя, когда на лицо полилась ледяная вода, а щеки заболели от хлопков. То Салаи с Заратустрой, усадив хворое тело монаха на топчан близ печи, принялись плескаться из внесенного с улицы ведра, причем Заратустра решил для пущего эффекта отходить меня своими лапищами по физиономии.
— Ты мне этак мозги вынесешь, Томмазо! — проворчал я.
Но Перетола гоготнул:
— Это ничего, только ума добавлю, фра Лука! Вон не читали записи мессера? Те, где он говорит, мол, самое первое, что ему в жизни вспоминается — это коршун, который сел к нему в колыбели на грудь, отворил клювом уста и надавал хвостом пощечин. Зато видали, какой умник вырос?
— Астро, ты же не коршун, — сочувственно вздохнул Салаино, часто-часто моргая и растирая мне кисти рук. — А дури в тебе столько, что любому ударом голову отвернешь и не заметишь.
Тут к нам с радостными воплями вбежали два подмастерья из соседнего помещения:
— Встречайте! Встречайте!
А вслед за ними уже входил мессер да Винчи, разодетый по-зимнему и, судя по огонькам в глазах, чрезвычайно счастливый видеть нас.
— Ну и жара тут! — воскликнул маэстро, легко высвобождая плечи из-под зимнего, отороченного мехом, плаща; на пышной черной шапке его, посверкивая напоследок, таял снег.
— А вы как хотели, сер да Винчи? — развел руками Заратустра и, прежде чем сунуться к Леонардо, вытер с них копоть о свой подфартучник. — Открытый горн, стало быть!
Это была бурная встреча. Даже мне, перепуганному подозрениями Салаино и мыслями о проникших сюда асурах из будущего, передалась всеобщая радость.