— Как вы будете выглядеть, когда придете за радугой? — спросил Мназон, глаза которого еще не слезились, да и голос не звучал, как надтреснутый кувшин.
Я ему что, Леонардо? С трудом, но удалось восстановить в памяти лицо взрослого Агни: и глаза его с золотыми искрами на дне зрачков, и привычка покусывать губы изнутри, когда задумывался, и густые, чуть вьющиеся с одной стороны у виска светло-каштановые волосы…
— Я не слишком способный мнемоник, — сказал мне Варуна, — но самое главное, кажется, я запомнил. Осталось только найти достаточно сильного медиума, который вытащит этот образ из моих мозгов и перенесет вовне.
— Обратись с этим к своей дочери, Варуна, — ответил я. — Лет через пятнадцать.
Уверенный, что выполнил свою задачу, я шагнул на воображаемом берегу в воображаемую гондолу цвета ртути. Кажется, после всех приключений от меня остался эскиз, по которому нещадно прошлись ластиком: моя память мутилась, я помнил всё полубессвязными эпизодами, как будто уже заточил себя в подсознании будущего координатора восьмой группы Исполнителей…
А ведь верно! Именно сейчас я «накладываюсь» сам на себя. Я в прошлом и я из будущего. Вот теперь всё ясно, но от этого ничуть не легче. Скорее убираться отсюда, из этого «сейчас», пока эскиз не превратился в чистый лист!
Когда лодка преодолела треть пути, я почувствовал ее странную дрожь.
— Я всё фантазировал, при каких обстоятельствах мы встретимся, — насмешливо проговорил кто-то, а затем проявился в центре гондолы.
Он не был ни Э.-Грегором Шутте, ни громилой-охранником. Передо мной сидел тот самый «колдун», которого я уже где-то видел (в тумане памяти всплыло имя Денис Стрельцов, однако ничего не объяснило).
— Грустно видеть, во что ты превратился, ади, — брезгливо поморщившись, вздохнул изверг Тарака.
Я без лишних разговоров съездил ему веслом по уху. Он свалился кверху ногами в черный омут реки Забвения, там заверещал, исчез, а в следующий миг вынырнул за кормой, чтобы, ухватив меня за лодыжки, сдернуть следом за собой.
Мы барахтались в шипящей воде. Он впился пальцами мне в глотку, а я впечатал ладонь в его физиономию и что было сил оттолкнул, покрепче сжав крючок «колдунского» носа и ощутив, как щелкнул хрящ. Сцепляясь и снова расцепляясь, пуская вверх мутные кровавые пузыри, мы шли ко дну.
И вдруг стало светло. Я снова увидел коридоры станции, и по ним меня волок черный сгусток энергии, замотав в черную же паутину. Это был сектор «Бета», а Стяжатель уверенно направлялся к засекреченному реинкарнатору, о котором я тут же вспомнил. Судя по тому, как прорвало плотину памяти, все происходило уже в настоящем времени — где погибли Шива, Савитри и Агни. Я пытался биться, но завязал в паутине еще сильнее. Она была липкая, как голос ее хозяина. Мы оба сейчас были в своей первозданной форме, и реальность снова вгрызлась в меня мертвой хваткой. А на Стяжателя не действовали ни кактусы, ни распылители диметилсульфоксида, ни сама вселенная. Он несся сквозь все преграды и вот уже ввалился в медицинский бокс, отшвырнул дока-ассиста — тот, теряя сознание, сполз по стене — и подключил реинкарнационную систему. Пока он отвлекся, я все же нашел прореху в его паутине и наполовину выбрался наружу, но в капсуле уже восстанавливалось тело Агни, попадать в которое сейчас мне было ни в коем случае нельзя. Я дотянулся до лежащего ассиста и просочился в него. Сразу стало легче, боль унялась. У этого парня были слабые задатки способностей к преобразованию вещества, поэтому, когда его сознание еще оставалось отключенным, я сам заставил его рефлексы работать, вскочил и отправил поток огня сначала в паутину, а затем в изверга. Тарака заорал, ринулся к капсуле, на ходу сбивая с себя пламя. Я оставил ассиста, прыгнул вперед и повис на Стяжателе, опутывая его своей сетью. Не успев открыть реинкарнатор, не на шутку перепуганный, тот пробился в межпространство и межвременье. И там я понял, что он вырвался и мчится впереди в неизвестную эпоху. Мне оставалось лишь следовать за ним, корректируя направление в соответствии с открывавшимися мне по выходе подробностями…
Впервые я очутился в прошлом, оставаясь, как ни странно, в своем собственном воплощении, а не на временном подселении в чужом. Это было начало XX века, и я помнил теперь всю, не прожитую пока этим человеком, жизнь.
Слепой художник
Взбивая ногами дорожную пыль, с десяток мальчишек нашего ашрама перетягивали друг у друга толстую веревку. Победа сомневалась: то она была готова перейти к одной ватаге, то уже, кажется, выбрала вторую, но в последний миг опять передумала. Веревка извивалась змеей в их руках и дрожала.
Я высыпал оголодавшим козам очистки и, прислонившись к ограде, закрыл глаза. Странное, смутное, из грязно-желтого тумана небытия возникло видение. Моя рука выводит строки: «Очевидно, что на сегодняшний день Вы являетесь единственным человеком в мире, способным предотвратить войну, которая может низвести человечество до состояния дикости. Стоит ли платить такую цену за достижение цели, какой бы значимой она ни казалась? Может быть, вы прислушаетесь к призыву человека, который сознательно отверг войну как метод, добившись при этом значительных успехов?»[36]
Сейчас, другому мне, казались нелепыми и эти строки, и высказанная в них надежда. Это будут не британцы, щепетильные британцы с их подчеркнутым презрением к «цветным» в колониальных странах. Это будет противостояние иного порядка, а сегодня о нем известно только мне.
Я посмотрел на мальчишек, упрямо пытавшихся перетянуть на свою сторону удачу, шоколадных от солнца и блестящих от пота. Наша борьба с Британией ныне представилась мне таким же наивным перетягиванием каната, как ребячья игра, в сравнении с той страшной, глухой ко всему человеческому силой, по каплям стекавшей в бездонный сосуд для жертвоприношений. Сила эта доселе скрывалась и зрела в самых жутких закоулках людского подсознания, уже чуждая жестокому, но уравновешенному миру зверей, однако же неспособная когда-либо назваться человеческой.
«Метод ненасилия способен нанести поражение союзу всех самых ожесточенных сил в этом мире. Если не британцы, то другая держава, вне сомнений, победит Вас Вашим же оружием. Вы не оставите своему народу наследия, которым он мог бы гордиться»[37]…
Они уже готовы принять своего антимессию, но если бы не память будущего, я и не думал бы об этом сегодня. Не думал бы, потому что не знал, и потому что сейчас, в 1919 году, мысли мои были посвящены расстрелу безоружных сикхов на площади Джаллианвалабагх, произошедшему в апреле и старательно скрываемому британскими властями на протяжении четырех месяцев. Так и было, так и было — тогда, в первый раз. Но в этой параллельной системе хронологии к своему «прошлому я» добавился «будущий я», и у меня возникла иная задача с далеко идущими последствиями.
То, что фюрером Германии станет не Стяжатель, сомнения отсутствовали. Тарака — тень, его стиль работы — влиять, оставаясь в укрытии и безопасности. Но он всегда выбирает оптимально подходящие кандидатуры, и Гитлер — одна из таких фигур. Суры и асуры действуют по одной схеме. Так же я, чтобы спасти нашу миссию, выбрал да Винчи.
На протяжении всех жизней, которые мне довелось провести среди людей, что-то извне постоянно подталкивало меня к верным ответам, что-то постоянно подкидывало мне подсказки, а в хитросплетениях случайных, казалось бы, событий безукоснительно проглядывалась тайная взаимосвязь. Я знаю теперь, что это мои собратья-ади, обреченные напрасно гоняться за тенями, выпущенными на волю, так или иначе пытались мне помочь. Каково было им, когда их съедала враждебная среда, служить ослепшим людям поводырями? Ни один из них не пожаловался мне при встрече. Ни один не изъявил укора этим сумасшедшим…