С трех сторон от оператора в воздухе нависали голографические экраны, и каждый транслировал что-то свое.
На первом, как мне показалось издалека, медленно менялась кристаллическая решетка ртути. Ромбоэдрическая структура постепенно становилась кубической. Кубической гранецентрированной. На третьем курсе мы называли практические работы по преобразованию ртути в золото «алхимическим мракобесием». Кто-то из заучек объяснял подоплеку этой хохмочки тем, что, дескать, в древности дикари пытались проделать замещение путем перегонки вещества при нагревании с добавлением примесей — химическим методом. Словом, несуразностей в опытах дикарских естествоиспытателей было множество, и называли этих странных людей алхимиками. Но из учебного курса мне так и не удалось понять, для чего им столь сильно нужен был этот мягкий и непрочный материал, которого полно, как грязи, а особого применения ему не найти. Ртуть и та куда полезнее…
Второй экран отображал бесконечное продвижение в черном тоннеле, по краям которого изредка промелькивали яркие точки или светящиеся облака газа. Вверху картинки перемигивались цифрами неведомые показатели, а внизу этот коридор был схематически представлен в наружной проекции. Начало и конец этого коридора фиксировали зеленые шарики-маячки, а положение наблюдателя внутри тоннеля — пульсирующей звездочкой, которая медленно, но верно, отдалялась от одного шара, приближаясь ко второму.
И, наконец, по мере того как центрифуги начали сбавлять обороты, останавливая танец, на третьем голографическом экране все четче проступали изображения-тени человеческих фигур и очень — очень! — медленная, неразборчивая речь. Голограмма становилась явственнее, и вот уже будто часть иного пространства ворвалась на территорию космической станции.
— Это визуализация фантазии? — шепнул я своей спутнице, но Аури снова приложила палец к губам и сделала большие глаза, указывая ими на экран.
Теряясь в догадках, я стал смотреть на виртуальную постановку. То, что это чья-то забавная фантазия, не подлежало сомнению: уж слишком нелепы были одежды людей на голограмме, их речь и антураж. Вероятно, постановка с историческим уклоном…
На окно убогой темной комнатушки тяжело опустилась крупная бурая птица со светло-серой головой. У нас, у поморов Северной Атлантики, их зовут орланами.
Почистив крыло массивным, хищно изогнутым клювом, птица боком, приставными шагами упрыгала по подоконнику на карниз. Хозяин комнатушки, пожилой лысоватый мужчина с непропорциональной фигурой, то есть худой, но с брюшком, ничего не услышал: слишком уж громко шипело и булькало у него в колбах и ретортах на длинном дощатом столе.
Не прошло и минуты после того как орлан убрался, и в дверь уверенно постучались.
Хозяин вздрогнул. Ему не хотелось открывать, однако стук повторился еще настойчивей. Затем некто за дверью подал голос. Язык, на котором говорил нежданный гость, был очень груб и медлителен. Никогда подобного не слышал…
Орлан снова заглянул в окно, высунувшись из-за карниза. После этого фокус картинки изменился: теперь экран отображал вид комнаты в том виде, каким бы она предстала наблюдателю с той стороны окна. Я опять вопросил взглядом Аури, и на этот раз она тихонько шепнула:
— Да, да, птица — это Гарута. Средство передвижения, разведка, плюс дополнительное наблюдение.
— Наблюдение за чем?
— Тс-с-с! Позже! Сейчас просто внимайте. Все объяснения — своим чередом!
Если это можно назвать сопровождающим комментарием, то не повезло профессору со мной. По своей врожденной недогадливости я не понял ни одного ее слова касательно какой-то Гаруты. Разведка? Хм…
Тем временем хозяин каморки уже успел открыть дверь.
Визитером оказался молодой мужчина, одетый хоть и небедно, в стиле какой-то древней-предревней эпохи, но все же как-то неопрятно: сотканные из неэластичного материала, длинные чулки на его ногах морщили, собираясь складками над забавными высокими башмаками, видавшими виды в точности так же, как и несвежая мятая шелковая сорочка. Главной же приметой гостя было то, что почти все одеяние его, кроме плаща, было черного цвета, даже поношенная сорочка. А вот плащ — тот выглядел серым и неказистым, особенно в сочетании с роскошным бархатным беретом набекрень, украшенным брошью, что скрепляла три орлиных пера.
Войдя, незнакомец первым делом посмотрел на меня. То есть на наблюдателя в окне, транслировавшего все сюда, в этот зал, на голографический экран.
— Она даже не знает, как выглядит, — тихо засмеялась Аури, кивая на правую остановившуюся центрифугу, в которой спала женщина и возле которой уже стоял четвертый участник этой странной команды, одетый как медик. Он наблюдал за приборами возле центрифуг. Признаться, его я заметил только что.
— Кто не знает?
— Дамира. Сегодня она танцует сцену.
— А что значит — «не знает, как выглядит»?
— Иногда приходится танцевать вслепую, не видя реципиента. Это тоже нужно уметь, поэтому сегодняшний прыжок они усложнили. Но, кажется, Дамира справится. Умная девочка. Моя студентка в прошлом, между прочим. Смотрите, смотрите, а то сейчас все пропустите.
Мне не было интересно: я не понимал ничего, что происходило на голограмме. Однако ослушаться профессора не решился и молча перевел взгляд обратно на экран.
Незнакомец в берете долго говорил-уговаривал, хозяин же глядел на него с опаской, то и дело косясь на дверь, будто боялся еще чьего-то вторжения. Словно бы устав объяснять, черный гость двинулся к столу с колбами и ретортами, а пожилой «алхимик» почти прыгнул вслед за ним, готовый отбивать свое имущество, если подозрительный собеседник вздумает покуситься на что-нибудь из его добра.
Молодой мужчина сложил руки на груди, оглядел все это булькающее и дымящееся хозяйство на столе, хмыкнул и погладил острую черную бородку, а после этого разразился тирадой на своем жутком лающем языке. В ответ «алхимик» совершил странные манипуляции: сложил пальцы щепоткой, ткнул ею себя в лоб, потом в солнечное сплетение, затем — по очереди — в левое и в правое плечо. Вероятно, это принесло ему облегчение, дед стал бодрее, и его губы растянулись в улыбке, когда он увидел, что гость хохочет. Тот, развеселившись из-за жеста хозяина, подошел к одной из колб и с дурашливым пафосом провел ладонью над варевом. При этом он нет-нет да взглядывал в сторону орла в окне, будто на самом деле шутил с нами, а не со своим пожилым и суеверным визави.
Краем глаза я заметил на соседнем экране остановку процесса замещения в кристаллических решетках. Теперь на виду оказалась только одна. Это была решетка желтого металла под названием «золото», из-за которого наши сумасшедшие предки во времена оны столько воевали между собой.
Качнув головой в черном берете, незнакомец лукаво покосился на оцепеневшего хозяина. Дед стоял, приоткрыв рот и не веря собственным глазам: в мутноватом растворе, похожем на мыльную воду, тускло-желтым поблескивало то, чего раньше там не было и в помине.
— Дамира, Дамира! Ну как же так — без подготовки! У него же, по легенде, слабое сердчишко, а ты вот так сразу!.. — с укоризной в тоне проворчала Аури.
Дамира (если в правой центрифуге лежала именно она) оставалась неподвижной и не подавала признаков жизни. Однако док, стоявший рядом с ней, был спокоен за ее состояние.
— Что она сделала? Или он? Или она? — я несколько запутался, хотя отчасти понял, что Дамира и этот черный в берете связаны между собой, как в виртуальных играх геймер[7] связан со своим чером[8].
— Она прямо у него на глазах провела реакцию замещения. И, как видишь, презентует ему созданное из ртути золото. Вот я и говорю — она не подумала, какое впечатление это произведет на одного из одержимых золотой лихорадкой людишек?!
— А зачем она все это делает, профессор?
— Ну, я так понимаю, это симулятор «Инквизиция». Дамире нужно заставить старого алхимика приютить у себя и воспитать одного мальчишку, что живет под мостом вместе с бродягами. По замыслу, потомки этого беспризорника потом сыграют определенную роль в истории и внесут лепту в создание нашей нынешней цивилизации. И если мальчик не выживет — а он сейчас вроде бы болен и нуждается в срочном лечении — то и их будущее, а наше настоящее, под вопросом.
8
Чер — персонаж в игре, водимый игроком, подселившим в него на время собственное сознание.