Он открыто проклинал меня и оскорблял такими словами, которые я опускаю из жалости к нехватке воспитанности у этого малого. Достаточно сказать, что умиротворить его мне стоило пятьдесят луидоров, двадцать пять из которых я занял у благожелательного еврея.
В ту ночь если я и спал, то дурно, ибо сдавалось, что моё ухаживание принимает неблагоприятный оборот, и, поскольку мои мысли были заняты поиском способов поправить дела, они не давали мне спать.
Но в те бессонные часы я определился с планом, который должен был неизбежно привести к успеху и в соответствии с которым на следующий день я дерзко явился к маркизе с визитом. Я выбрал ранний час, когда у неё не могло быть гостей, и здесь мне повезло, ибо я нашёл её в одиночестве и великодушно настроенной.
Я мягко упрекнул её за то, что с моими посланцами обошлись столь малопочтительно, отчего она всем своим видом выразила раскаяние и опустила глаза.
Отметив своё продвижение и рассудив, что сейчас цитадель её сердца подготовлена к штурму, я опустился перед ней на колени, как опускался на колени перед двумя десятками женщин до неё, и разразился речью, которая из-за многократных повторений приобрела выразительную плавность, о том, как глубоко я люблю, – я, который до этого никогда не знал, что значит любить.
Она слушала меня, слегка наклонив свою прелестную головку, – признак, который, как говорил мне опыт, служил хорошим предзнаменованием; а когда из-за настоятельной потребности перевести дух я остановился, она засмеялась в таком тоне, что заставила меня задать себе вопрос, не повредила ли её рассудка долго скрываемая страсть, которую она испытывала ко мне.
Полагая, что, должно быть, это так и есть, и уже слыша звяканье золотых монет Сент-Обана в своём кармане, я радостно вскочил на ноги и, схватив её в объятья, звуком жаркого поцелуя пробудил в комнате эхо.
Проживи я хоть сто лет, и то буду помнить перемену, случившуюся с её лицом, с которого сбежали все краски, и ужасный взгляд, который метнули на меня её глаза.
Мне это не понравилось, и, почуяв опасность, я вдруг осознал, что время летит, а у меня в полдень назначена встреча, которая обязательно должна состояться.
Я поискал свою шляпу и, найдя её, сделал движение, чтобы уйти, когда вдруг она нарушила тягостное, необъяснимое молчание.
– Задержитесь на минуту, месье! – вскричала она, и мне почудилось, что её глаза вспыхнули. – Задержитесь на минуту, я не хочу прощаться с вами!
Правильно ли я понял её? Неужели она жаждет моего общества и эти признаки надвигающейся бури были просто притворными, для того чтобы – чисто по-женски – она могла скрыть свою радость? Полагая, что, должно быть, это так и есть, я пробормотал, отвесив галантный поклон:
– Я ваш раб, ваш покорный раб, маркиза. Распоряжайтесь мною, как вам угодно, а все другие могут подождать.
Она странно засмеялась и перевела взгляд на хлыст для верховой езды, который лежал неподалёку, — заметь я его вовремя, то, возможно, был бы более благоразумен.
– Вы меня кое-чем одаривали, месье, – сказала она, – и, поскольку мне невыносимо оставаться в долгу, я сделаю вам ответный дар.
Тщетно я возражал, что не дарил ей ничего существенного и никакой платы не требуется. Она была другого мнения.
– Я навещу вас снова, маркиза, – воскликнул я, – и тогда вы сможете расплатиться со мной. И, очень хорошо поняв, что припасено для меня, если я замешкаюсь, шагнул к двери.
Но она опередила меня и загородила мне проход с хлыстом в руке.
Видя, как обстоят дела, и не имея больше никаких иллюзий, я счёл за лучшее проявить достоинство.
– Надеюсь, мадам, – осмелился я заметить самым кротким голосом, боясь возбудить её гнев ещё больше каким-нибудь слишком сильным проявлением твёрдости, – надеюсь, вы припомните, что я дворянин.
– Мне не довелось узнать об этом, сударь, – гневно отозвалась она уничтожающим тоном, – а из того, что я о вас знаю, я могу лишь припомнить, что вы подлец.
И я дожил до того, чтобы меня оскорбляла женщина? Mordieu! (Смерть Господня! – франц.) Она зашла в своих насмешках достаточно далеко!
– Позвольте мне пройти, мадам, – воскликнул я сердито, вместе с этими словами надвигаясь прямо на неё.
Но её рука взвилась вверх, и угрожающий хлыст неожиданно остановил моё продвижение. Я счёл за лучшее достичь компромисса.
– Я заверяю вас, маркиза... – начал я, но она прервала меня.
– Мне не нужны заверения от вас, месье. Вы вообразили, что я была одурачена, когда впервые подошли ко мне украшенный бойцовым оперением. Вы вообразили, что я не почуяла, что оно маскировало самодовольного хлыща, – повесу виконта де Вильморена. Какой же вы тупой!