-Сын. Дин. Ты сделал не лёгкий выбор, как и твоя мать когда-то, хотя у неё и не было выбора для такого поступка, глубоко внутри она всегда хотела сбежать, и неоднократно намекала мне на это... А я... Я только осуждающе смотрел на неё и не понимал... Теперь уже давно её нет с нами... И вот сейчас. - Он сделал не долгую паузу извлекая из кармана курительную трубку и тивирий. И вот сейчас, сын мой, ты в таком же поганом положении. Ты меня прекрасно знаешь, я один из тех кто чтит наше общество и традиции, чтит предков. По этому мне абсолютно не понятны твои мотивы и твой поступок. Я... - он поднёс к факелу щепку, после чего закурил и благотворный фиолетовый дым начал заполнять комнату тивиритовым успокаивающим ароматом. Тивирий имел свойство менять свой цвет в зависимости от сорта, моя боль ослабела и я вполне мог говорить с меньшим дискомфортом.
-Я не осуждаю твой выбор если он был сделал намеренно а не по глупой ошибке. Скажи мне сын, ты готов к тому что тебя ждёт? Твоя жизнь изменится раз и навсегда.
-Сомневаюсь отец, жить то мне совсем не долго осталось. Ответил я ему всё ещё ощущая ноющую боль по всему телу.
-Этим ублюдкам не забрать твою жизнь, я не допущу этого, ты станешь парией в наказание, но ты не умрёшь, ты будешь волен делать со своей жизнью всё что пожелаешь, только вот, сомневаюсь я, что ты сможешь долго прожить... Точно не долго с таким то уродливым лицом, - он снова засмеялся выдавая всё за шутку, может кому-то и показалось бы это не к месту, но таков мой старик, и признаться это очень даже приободряло.
- А шрам тебе поставили знатный, будет чем на первом свидании похвастаться, сынок. Кажется наше время истекает, знай, я всегда буду гордится тобой, ты такой же храбрый как и твоя мать, ты сделал выбор который не смог сделать я. Выбор который может сделать не каждый, у некоторых попросту нет выбора как принять эту данность, но ты, один из тех немногих кто сами отреклись от навязывания власти и сделали то что посчитали нужным. Да. Так и есть. Я горжусь тем что у меня такой сын, мой мальчик. А теперь держись сынок. Помни, главное это воля и разум.
Отец встал, отряхнулся и поплыл медленной плавной походкой к выходу дымя при этом как камин зимним холодным вечером. И исчез за дверью, может его ныне и не было в этой сырой камере, но его вдохновляющее присутствие каким-то образом осталось, и я ощущал на себе лёгкое поднятие духа. Мне столько хотелось ему рассказать, но сейчас было не место и не время, а впереди меня ждало самое серьёзное испытание.
Дверь снова распахнулась, это был инквизитор, он осмотрел своего товарища, пытался привести его в чувство, всё было напрасно, тогда он попытался поднять его ничком лежащее на полу бренное тело, и это у него тоже не вышло, второй инквизитор был на удивление плотного телосложения. Плюнув на идею остаться в камере без посторонних он вернулся к своим инструментам и тут уже разгулялся на всю свою чёрную руку. В течении следующего часа мне наносился рисунок на лицо, знак парии, чем то похожее на клеймо.
Не буду описывать в подробностях с каким энтузиазмом инквизитор выводил узоры выдавливая кровь из кожи, или как горело моё лицо от соприкосновения с его инструментами. Кровь стекала по лицу, некоторые кали успевали засохнуть прямо на пути к подбородку и губам. Вскоре инквизитор закончил свою работу наполненную волнительными вздохами и едкими комментариями своим мелодичным холодным голосом больного ублюдка.
-А теперь моя маленькая хрупкая пария, я хочу закончить то что начал. Он извлёк из складок балахона ту самую иглу и начал нагревать её над факелом. Прогрев её достаточно он решил немного поиграть и начал проводить обжигающим лезвием сверху вниз по моему глазу. Я не мог позволить себе крик. Воля и разум, так меня учил отец, боль лишь иллюзия если ты можешь подчинить себе свой разум и волю, конечно больно было чертовски, но кричать я себе не позволил, только не для него, хватит ему и того что он уже слышал. Его это не на шутку разозлило, и мой глаз снова чуть не соприкоснулся с судьбоносным выжигателем ненависти в лице иглы. Мой глаз смотрел прямо вглубь этого средоточия презрительности и ненависти, как оно медленно и неумолимо приближалось всё ближе и ближе к оболочке глаза. Перед самой кульминацией в дверь раздался громкий стук. Инквизитор остановился, но не пошёл к двери. Он прислушался и застыл в ожидании со своим инструментом у чертогов глазного яблока. И снова стук.