Я никак не мог сопоставить сохранившийся в памяти образ серьезного, внешне непривлекательного человека, в чьем обществе я провел так много времени, с мыслью о преуспевающем романтическом комике. Не могло и быть двух других менее сопоставимых элементов: глубокая
торжественность той комнаты с одной стороны, и тривиальная карьера его создателя с другой.
Казалось, что за долгие годы пребывания в моей довольно запущенной комнате, парик под стеклянным колпаком тоже стал порядком потрепанным. Однако все еще исходивший от него запах бриллиантина и макассара несомненно говорил о том, что было время, когда у этого парика был блеск, достойный театральной звезды. Если я достаточно долго смотрел на него, мне начинало казаться, что я видел, как он скользил по сцене, стремительно бросался на невинную молоденькую жертву и так же стремительно отбегал от нее, если в комнате неожиданно появлялся муж или жена. Я видел, как он кланялся в ответ на следующие одни за другими аплодисменты зрителей. Но никогда не видел лица под ним; парик стал воплощением его бессмертия. И его анонимности.
Я так бы и не узнал ничего больше о нем, если бы одним из вечеров прошлым летом я не подвыпил хорошенько с другом и, в предвкушении момента веселья, достал парик из-под стеклянного колпака и надел его, ибо я уже сам лысею. Мой друг, ничуть не трезвей меня, закатился хохотом и стащил парик с моей головы, чтобы надеть его самому. Тут я понял всю постыдность своего поведения и попытался забрать парик у друга, чтобы вернуть его под стеклянный колпак. Однако он мне не давался, мы стили бороться, и парик порвался. Я прогнал своего друга прочь и после этого больше никогда не встречался с ним. То, что во всем был виноват я один, ни на минуту не ослабляло мою ненависть к нему.
Я сидел, уставившись на порванный парик; даже если бы я убил кого-то, я не мог бы чувствовать себя более виноватым. Он лежал на столе — жалкий и беспомощный. В момент раскаяния я закрыл глаза и поднес его к губам. Я почувствовал, что прикоснулся не к волосам. Тогда я увидел, что в затылочной части парика, там, где он порвался, была зашита бумажка, на которой был написан адрес в Вене.
— Kommen sie herein, bitte.
— Danke schon.
— Bitte sehr.
В этом году пришла моя очередь выбирать, куда поедут шестиклассники [*Шестой класс — последние дна года средней школы, с 16 до 18 лет] на каникулы с культурной программой: мой выбор пал на Вену. Вручив каждому из моих прыщавых и самоуверенных подопечных пачку брошюр с туристической информацией и посоветовав им посетить дворец Шёнбрунн, прекрасно зная, что как только я оставлю их одних, они сразу же отправятся на разведку в квартал публичных домов, я пошел по адресу на Мариахилфенштрассе, который я обнаружил зашитым в затылочной части парика. Пожилая женщина, одетая в черное, с бледным, собранным в складки лицом провела меня через дверь на втором этаже многоквартирного дома и через коридор подвела меня к каменной, в стиле барокко лестнице. Она жестом показала, что я должен подняться наверх. Я так и сделал, оказавшись на площадке перед большой дверью, которая показалась мне немного знакомой. Я посмотрел вниз на женщину. Она жестом показала мне, что я должен войти.
Я постучался. Ответа не последовало, так что я опять постучал в дверь. Я еще раз посмотрел вниз, но женщины там уже не было, так что я постучался в третий раз и вошел в комнату, которую так часто посещал мальчишкой. Там были те же огромные книжные шкафы с книгами в кожаных переплетах, стоящими за стеклянными дверцами, те же разбросанные по полу коврики, тот же самый письменный стол. На одном из книжных шкафов за письменным столом стоял стеклянный колпак. Под ним было чучело совы.