– Слышь, Долбонлав, а владетель чего делать собирается?
– Дык… эта… А ничего. Он как услыхал — озлился, ну узас. А после говолит: сиё Ванькино, хай он и выёзивается. Тля лысая. А сам на постелю и к стене носом. Вот.
– А Яков чего?
– А сталсый глидень лезит, лана у него. Нога плобитая. Ну. Он и говолит мне: беги к боялычу да пелескази. А то полезут. Пауков-то.
Всё-таки — «порежут». И тут заплакал Хохрякович.
– Тама… матка моя… и братик маленький… и ятровки детные… я ж у них один остался… побьют их…
Какие «литровки»? А, блин, недослышал-недопонял — это он жён братьев так называет. Уже не жён — вдов братьев. Мною убиенных. Так, а ведь это меняет дело, Ивашка уже понял.
– Не ной. Кому они нахрен нужны. Отсидятся где. Авось и пронесёт.
– Так-то ты об имении моём заботишься! Они — в холопах у меня. За них серебром плачено. А ты — «авось пронесёт». И ещё там двор холопов моих есть. Будешь лапу сосать да поглядывать — как хозяйское майно умаляется? А? Слуга верный…
Точно, дюжина здоровых мужиков, маясь от безделья из-за дождя, мимо явления под названием Беспута — не пройдут. Возможны эксцессы.
Вспомнилась её наглая, поучительно-воспитательная интонация, зрелище тощей спины с выпирающими позвонками, мослы под кожей ягодиц, ощущение тазобедренных косточек в ладонях, и другие ощущения… в других местах.
Бог с ними, со смердами, свободные общинники — сами пусть выкарабкиваются. Но за рабов отвечает рабовладелец. Слышь, Ванька, это про тебя. Жадность как побудительный мотив героизма? Ну, это типично. Хочется откусить кусок побольше, а потом раз… и приходиться геройствовать. И это ещё хорошо. Потому что другой побудительный мотив героической деятельности — глупость. Или самого героя, или его начальника. Очень похоже на мой случай. Я и сам по себе, и как людям моим начальник, — дурак дураковский. У меня бойцов настоящих — двое. Ивашко и Чарджи. Гнать двоих против дюжины… Но отдать своих на съедение… Завтра и эти, кого я поберёг да пожалел… усомнятся в моей «вятшести». «Долг — платежом красен». А долг службы — с обоих концов.
Рискованно. Как бы не нарваться. Численность противника — известна приблизительно. По лодочке. А если следом ещё такая же подошла? Вооружение, выучка… — умозрительные суждения, основанные на неполной и недостоверной информации. «У них сапоги гожие»… Маразм… Схемы постов, места расположения… Страшноватенько. Как бы своих не положить. И самому не попасть. «Ну, мужик, ты попал. На бабки». Так «на бабки» — фигня. Тут покойники будут. По глупости, на ровном месте. Не додумал, не предусмотрел. «Дяденьки! Простите! Я же не знал! Я больше не буду!». Точно, не будешь. Бог простит.
А как же курные избы? Сотни тысяч жизней против, ну, максимум, пары десятка. Всё же понятно — такая очевидная арифметика. И очевидные, логичные, единственно разумные выводы. Сиди тихо, не рыпайся, не рискуй. Ты тут, на всю «Святую Русь» — самая главная ценность. В сейф бы, тебя, Ванька. Для сохранности. За три замка.
Только… команда посыплется. Нет, можно и новых найти. Но слава — останется. «Боярич своих бросил». И не отлипнет. «Добрая слава — лежит, а худая — бежит» — наше, народное. Нашим народом многократно проверенное, реализованное и сбеганное.
Как хорошо быть одному. Без заботы о репутации, без груза ответственности. Ухватил косу и пошёл… «в аут». Аутизмом заниматься. А здесь… Здесь репутация — условие выживания. «Береги сапоги — с нову, а честь — с молоду». И не только со своего «молоду». Здесь же родовая организация общества. Какой-то прадед в каком-то своём «молоде» разок накосячил, и всем его потомкам не отмыться. Как говорил старый Болконский князю Андрею о Наташе Ростовой:
– Ростовы? Не умны и не богаты.
И плевать — хорошенькая она или уродина, умница или дурочка. Чувства там какие-то… Хоть её, хоть собственного сына. И уже старый, много повидавший, неглупый человек обижает и насмехается над шестнадцатилетней влюблённой девчонкой. «А… Она из этих… из Ростовых».