А «обмотка» — совсем не то, чем ноги заматывают, прежде чем в лапти сунуть. А рубильник — вовсе не мужик с топором. А ещё есть такие родные и прежде близкие, но ныне бесконечно далёкие слова: «фазовращение», «косинус фи», «омега те»…
Ночь, комната в общаге, все спят, завтра сдавать третью часть ТОЭ — теоретических основ электротехники. Вдруг дикий истошный крик. Вскакиваем, в панике врубаем свет. На койке бьётся один из наших. Руки сжаты на горле, лицо синеет. Первая помощь — по мордасам наотмашь и сверху всё это из графина полить. Глаза квадратные:
– Сплю. Вижу сон. Темно. Вдруг в темноте — светящаяся точка. Всё ближе. Буковка эта — омега. На концах — щупальца шевелятся. И тянутся к горлу моему. А я ей кричу: «Я тебя узнал! Ты — Омега-те!»… А она всё ближе… Хорошо, что разбудили.
«Что имеем — не храним, потерявши — плачем» — русская народная. Очень, к сожалению, верная. Плачь, Ваня, плачь. «Мы многое теряем в жизни». Плач неудержимый по току электрическому переменному.
Тоска. Беспросветность. Невозможность. Запредельность нереализуемости. Ну, ведь нельзя же так жить! И «не так» — не сделать. Не осилить. «Прости, народ русский, что поднял… да не осилил…». Верно Степан Разин перед плахой кричал. Истинно.
Мужики уловили накат моего пессимизма и приступили к утешению. По-мужски.
– Ты чего, боярыч, опечалился-закручинился? Аль зазнобушка кака вспомянулася? Аль беда кака или немочь чёрная? Аль ещё чего приключилося? А давай-ка, мил дружок Ванечка, примем кружечку зелена вина. Примем кружечку для веселия, для души от забот избавления.
Пиво здешнее — слабенькое. Я его воспринимаю исключительно как мочегонное.
И хмель от него тоже… короткодействующий. «До первого полива». А вот бражка…. С нормальной хлебной бражкой, на ржаных корках сделанной, я и в прежней жизни сталкивался. Но, честно говоря, только один раз. Поэтому как-то… пренебрёг мерами безопасности, не поопасался.
У этого продукта есть, при принятии внутрь, целый набор уникальных свойств. Пьётся легко, как чуть газированный квас. Веселит. Такое хи-хи начинается…. Нет ни жёстко фиксируемого организмом момента принятия дозы, как при потреблении крепких и особо крепких, ни, опять же автоматически отмечаемого изменения вкуса в ротовой полости, как при употреблении вина виноградного или плодово-выгодного. Или это только у наших, кто на ржаном хлебе вырос? Короче — пьётся естественно и свободно. Черпаешь кружкой и прихлёбываешь. Бесконтрольно.
Голова сохраняет ясность. А вот ноги…. Если бы они просто отказывали, а то ведь самоходность сохраняется. Примерно как ясность мышления. Ясность при непрерывном хихиканье. «Заплетык языкается». Но тоска с унынием — отодвигаются.
Доза принятого увеличивается, и неизбывная тоска по всему индустриальному и пост-индустриальному — перестаёт терзать душу бедного попаданца. «А потому что по фигу».
…
Когда и мозгам, и ногам непрерывно смешно — утро начинается с разбора полётов. В традиционно детективно-познавательном стиле — «ну и что это было?». С постоянным рефреном: «Ох уж и чудны наши хлопцы, когда выпьют». Одно из лучших описаний — у Шаова:
Моё утро началось с кошмара. С чувства шахтёра, которого завалило в забое. Куски породы давят в разные места, не сдвинуться, не пошевелиться. Давление усиливается, потрескивают, шуршат остатки крепи, вздохнуть невозможно и дышать уже нечем. Разные страшные, мучительные картинки из прошлой и нынешней жизней стремительным потоком пронеслись перед моим внутренним взором. Я уже собрался забиться в беспорядочных, бессмысленных, панических судорогах, но некоторые из органов чувств успели выйти на нормальный режим восприятия, и я разобрал услышанное…
Не мой случай. И не досточки, и не косточки. То, что я спросонок принял за шорох и треск оседающей кровли шахтного горизонта, были шорохом и треском от Николая. Он — не забой, но — трещал. «Забойно». Остатки гороха продолжали находить себе выход. В окружающую атмосферу. Давненько я так искренне не радовался этой музыке. А общее ощущение заваленности и раздавленности происходило от сильной любви и преданности моих «слуг верных». Сухан и Ивашка практически полностью накрывали меня своими телами.