Некрасов, он такой, он знаток. Сам спрашивает: «а кому это тут — хорошо?» и сам же отвечает:
Поскольку после смерти уже не выпьешь, то мы и не торопимся. Работать.
А я, хоть и русский, но неправильный: как крышу на поварне снесло — насчёт «завязать» подумываю. Пока до «полусмерти» не дошло. А пока вот занятие нашёл — землю святорусскую измеряю. Ну это точно: делать можно долго — «до смерти». Ещё и детям останется. «Велика Россия, а измерять некому». Но я начал — прихватил Сухана, пошёл смотреть место.
За Пердуновкой, дальше от реки, сперва — низинка, по которой дорога идёт, а потом довольно высокая песчаная грива, под углом к реке. На гриве растёт нормальный сосновый бор. Чистый, светлый. По краям-то уже осинник с березняком, а по хребту этого длинного холма — сухо. Вот тут и будем строиться.
В моё время так деревню ставить нельзя — место под огороды при подворьях должно быть. А здесь огороды — за огородой. За тыном, за частоколом. Застройка получается довольно плотненькая. Но не сплошная, как в Европах. Недостаток места в поселениях хомосапиенсов возникает из-за необходимости оборонительной линии. Тын, частокол, палисад, огорода. Чем она короче, тем лучше её защищать. «Оборонительные порядки противника при отступлении уплотнились, в то время как наши наступающие армии — растянулись». Это про Польский поход Красной Армии, он же — «третий поход Антанты». Впрочем, так же можно почти про любой бой хоть в древности, хоть в Новейшем времени.
Здесь это все всенародно понимают и формулируют на уровне фолька: «Хороши хоромы, да нет обороны». Без тына — никак.
Европейские горожане настолько не хотели вылезать за городские стены, что ставили дома стенка к стенке. Улица образовывалась фасадами домов. И выступающие, из-за недостатка места, вторые этажи почти смыкались над улицами, обеспечивая приятный полумрак и раздолье для всяких «потьмушников», влюблённых, крыс и микробов. Солнечный свет, который кучу мрази сам по себе уничтожает, не доходил до мостовых европейских городов.
Южнее, где с микробами ещё веселее, в ходу «греческая» застройка. Глухие, каменные или глинобитные, задние стены заборов, домов, построек — вдоль улиц. Места общественного пользования совершенно не затенены, выжигаются жарким южным солнцем и в рассадники не превращаются. Открытые стены с окнами, дверями, террасами — фасады в нашем понимании — внутрь, в патио. Застройка, как наша «избушка на курьих ножках» — к людям задом. Слепо-глухо-немая. Глухие стены до такой степени, что не только окон, но и дверей иногда нет. В «1001 ночи» хорошо выпивший с халифом аристократ в Багдаде, по дороге домой мочится у стены чьего-то дома и опасается: как бы его кто-нибудь в спину ножом не ударил. Но вместо кинжала под лопатку ему на голову опускается корзина. В которой его и втягивают в покои прекрасной дамы. Поскольку других входов в этот дом — нету.
В перенаселённом Иерусалиме даже в конце 19 века народ отказывался селиться за стенами города. И только когда на деньги европейских благотворителей был отстроен целый микрорайон, когда за переезд стали давать серьёзную денежную премию, а само жилье было бесплатно, — несколько сот самых нищих и бездомных семей согласились перебраться на другую сторону «геенны».
На Руси застройка принципиально иная — усадебная, подворная. Улица ограничивается не стенами, а заборами усадеб. Причина простая — на Руси строят из дерева. И страх пожара сильнее страх нападения. Как выгорают деревянные города… Когда Тохтамыш, через полтора года после русской победы на Куликовом поле, осадил Москву, жители набили грамотами своими все каменные церкви в городе на высоту своего роста. Всё сгорело. Но это города, о них хоть иногда в летописи что-то промелькнёт. А деревни просто горят регулярно. Без всяких «тохтамышей».
Мои современники не имеют, в большинстве своём, личного опыта таких несчастий. И слава богу. Хотя… — не по-русски это. По нашему, по исконно-посконному, должно быть как у Некрасова: