Для местных смерть — постоянный элемент жизни. И посмертие — тоже. Иметь в хозяйстве неупокоенного покойника, по здешним понятиям — очень не здорово. С одной стороны — Аким высказал, что думал. Проявил лучшие душевные качества: честность, искренность, открытость… И подарил холопу своему — свободу. «Это сладкое слово — свобода». С другой стороны — доведение до самоубийства…
Мда… Похоже, не мне одному в прошедшую ночь было муторно и тоскливо. Аким крушил своё семейство, Потаня сводил счёты с жизнью, меня депресняк наизнанку выворачивал… Может, дело не в моей подростковости? Чего-то там с погодой приключилось? Или, как моя бабушка говаривала:
– Ах! Эти бесконечные протуберанцы на Солнце! Ну совершенно не дают спать!
На этот раз, вызванная приступом солнечной активности магнитная буря, целенаправленно утюжила Рябиновку и её окрестности. Потому что, когда ещё затемно, не выспавшийся и злой Аким явился на поварню, то ему на глаза попался чего-то жующий Хохрякович. И понеслось «продолжение банкета»:
– А! Твою…! Холоп Ванькин! Обжираешься тут! Разорить меня хотите! А ну пшёл отседова!
Он бы затоптал юношу ногами. Поскольку не о каком отпоре и речи не было. Но тут на крыльцо поварни вышла Домна. И — сказала. Охрим краснел и напрочь отказывался повторить:
– Я, эта… далеко был… ну совсем на другом краю усадьбы… почти… не слыхал… и темно было… Она ему утиральник подала… да… и сказала так… ну, в два слова… а он и сел… ну там, на землю… устал, может… вот… а она своего-то за шиворот и в дверь… да… там только лавки попадали… а владетель посидел, значит… ну, возле крыльца… и тоже пошёл… к себе… досыпать наверно…
Вот так и сформировалась эта группа пеших туристов. Маршрут — «по родному краю». Последним к ним присоединился Хотен. Которому многочисленные «доброжелатели» внятно объяснили перспективы его ближайшего будущего. С учётом длины безостановочно и бездумно молотящего языка.
– Понятно. А ты, Охрим? Тоже ко мне?
– Нет. Ну… Не, я перед тобой должник и ежели чего — завсегда. Я ж обещался. Но… Меня Яков послал. Ну, у этих же… барахла много. Потаня не ходит. Вот коней дали с усадьбы. Теперь назад отвести надо. Поеду я. А?
– Поедешь. Яков передать мне чего-нибудь велел?
– Ну. Сказал, чтоб ты не уходил далеко — не дозовёшься. А я не пойму — чего тебе уходить-то? Пердуновка же твоя и вообще…
«И вообще…». Эх, Охрим, командир у тебя — светлая голова. Владетель, явно, был рядом. Злой, не остывший, непримиримый. Впрямую — не сказать. Вот и здесь: речь не о верстах — о расстоянии душевном. «Не забывай, не теряй из виду, не выбрасывай из сердца». И форма глагола… То ли это мне — «не дозовёшься», то ли — меня…
И тебя не просто так послал — мужиков в усадьбе немало. Но — за тобой, парень, долг передо мной. Вот этим меня и проверяют. Проверка на жадность. А также на глупость, вшивость и истеричность. Или — на щедрость, разумность и благородство. В зависимости от результатов.
– Ладно. Коней уже развьючили — выводи да езжай. Да скажи Якову — не уйду.
– А батюшке чего сказать?
– Батюшке? Какому? Акиму Яновичу? Скажи, чтоб не болел. А то мне долги не с кого взыскивать будет.
Охрима аж передёрнуло. «Взговорил сын отцу таковы слова…». Дальше — только бой Ильи Муромца с Подсокольником.
Ситуация типовая, в эпосах прописана многократно. Знаменует крушение матриархата и победоносное шествие патриархата. Почему-то, при смене этих «хат», отец с сыном обязательно сходятся в поединке со смертельным исходом. Причём подрастающее поколение от всего этого помирает. Не, не хочу. Есть два рассказа, верхне- и нижненемецкий, где Гильдебранд всё-таки мирится с сыном. И это всего один случай на всю мировую культуру! А, плевать — я Акиму не сын, а пасынок. По официальной версии. По смыслу — вообще никто. Только всякие акыны с аэдами в таких мелочах разбираться не будут. Когда дело идёт об эпичности и красивости — подробности не интересны. Но всё равно: «пронеси, господи, мимо чашу сию». А то эту гадость хлебать совсем не хочется.
Охрим кланялся-прощался-обещался, но в гости не звал. Ну понятно — не на своём дворе живёт. А от владетеля приглашения не было. Наконец, он уехал. И тут Домна позвала к столу.
«Путь к сердцу мужчины лежит через желудок» — банально. И — не точно. Поскольку этот же путь ведёт и ко всем остальным мужским членам. Я, собственно говоря, про голову и добрые мысли в ней. А вы что подумали?
Первый раз за несколько дней похлебать горяченького. Вкусного, наваристого, пахучего. Мы-то и так не голодали. Чем брюхо набить — всегда было. Но щи от Домны… «Доменные щи». Удовольствие начинается ещё до первой ложки. От вида, от запаха. Ещё нет вкуса, ещё не «вкусил», но какое пред-вкушение! Говорят — ложку надо нести ко рту. Правильно говорят. Но вы поднесите её к носу. Можно закрыть глаза и просто… ну не знаю… дышать этим. Можно попытаться разложить на составляющие: это петрушка, это капуста, вот морковочка варёная… Даже запах соли можно выделить… Но я люблю… всё. Когда оно всё — вместе и в меру. В европах этого не понимают. Там нормальных щей-борщей вообще нет. Либо гамбургеры, либо бульончик. Монолитный. В смысле — из чего-нибудь одного. Да, бывает вкусно. Иногда — полезно. При болезнях. Нормальный европеец-американец полжизни есть фастфуд, полжизни — лечится бульончиками. А мне, пожалуйста, всё сразу — и первое, и второе. «А компот?». Компот здесь называют «узвар». С фруктами на Руси хорошо — вишнёвыми косточками все новгородские мостовые заплёваны. Понятно, что в Новгород везут не свежую ягоду, а сушёную, мочёную, даже солёную. Прямо по «Вишнёвому саду»: