Глухой рык со стороны Ивашки я услыхал. А Хотен — нет. Он, прикрыв глаза от общего ощущения сытости и наступления эпохи исполнения персональных желаний, продолжал излагать свои планы в части повышения производительности труда других.
– Я ж этого дурня здорового знаю. И хитрости все его мне сведомы. Он, к примеру, гадит завсегда только на лесосеке. Все, значит, дома, на подворье в нужнике это делают. А он, значит, в лесу. Все топорами машут, а он в кустах отсиживается. Дескать, припёрло. Вроде, и при деле, а вроде и не в напряге…
Интересно было рассматривать остальных моих людей. Звяга цвёл пятнами, открывал и закрывал рот: хотел ответить, но воздерживался. Очень нехороший взгляд у Чимахая — ему эти все кабальные записи до… до одного места. А дурака над собой он просто не потерпит. Поставить Хотена старшим — через два-три дня максимум — придётся хоронить. Если будет что. Тут в округе и болотин немало — может, и сыскать нечего будет. Ивашко сидит красный — упрёк в плохой работе лесорубов в его огород, он был старшим. А вот Николай и Чарджи на меня смотрят. Внимательно. Ждут — как я решать будут. Как я это дело решу, так они и обо мне решать будут. «Сначала человек решает проблемы. Потом становится проблемой сам» — российская уголовная мудрость. Как бы не накосячить…
Наработанные методики надо использовать. Оттачивать и совершенствовать. Прогресс — он того… в повторении пройденного. Ну-ка, дежавюкнем.
– Хотен, ты над Звягой смеялся, что у него волос на голове нет. И у меня нет. Может, ты и надо мной посмеёшься?
Построение воздушных замков будущего карьерного роста предполагаемого мастера-распорядителя лесоповала и щеподрания — прервалось. С явно слышимым скрежетом расцепляющихся мозговых шестерёнок. Полузакрытые глазки соискателя — распахнулись. Частично — один продолжает заплывать фиолетовым. Продолжаем деструкцию вредных иллюзий.
– Живём мы тут грязновато, сами видите. Чтобы вошек-блошек не разводить, велел я всем сбрить все волосы. И на голове, и на теле. Кто не сделает — пшёл отсюда вон. Понятно? Ты как? Уходишь? Тогда — как все. Так что, когда захочешь в другой раз над голой мордой посмеяться — подойди к любой лужице, глянь в неё, да и смейся себе.
Невнятное возражение, вырвавшееся у Хотена, прервалось сразу. Просто когда мы с ним глазами встретились.
Не по тому смыслу, что в песне, а в том смысле, что, может статься, и глядеть нечем будет. Я посмотрел на остальных. Особенно внимательно — на Чарджи. Если степной принц сочтёт мои требования насчёт бритья оскорбительными — мне с ним просто не справиться. А терять воина, стрелка и наездника… Да просто — собственный инал в хозяйстве — это круто, это пригодится.
У нас представление о степняках, как о людях бреющих головы целиком. В отличие от бород и усов. Однако всё значительно разнообразнее. Даже традиционное в Российской Империи прозвище мусульман — «гололобые» — относится лишь к некоторым народам: туркам, татарам, чеченцам. Те же арабы головы не бреют — сам видел.
И ещё. В этом 12 веке, в отличие от современного мне обще-бытового представления о степняках, в Степи мусульман нет. До хана Узбека, казнями насадившего в Золотой Орде ислам — полтораста лет.
Печенеги носили волосы распущенными по плечам. Считалось, что такая причёска помогает пугать врагов и защищает шею воина. Большинство мужчин и в Великой степи, и Североамериканской прерии носили косы. Монголы, маньчжуры, сиу… даже князь Святослав носил косу. Позже эта причёска сохранилась в форме оселедеца запорожских казаков. Половцы головы брили наголо. Торки, хоть и родственный тюркский народ, но настолько стремились подчеркнуть свои отличия во всём, что последние поколения, осев на рубежах Руси, стали отпускать волосы и заплетать их в косичку.
Вообще, причёска, как и любой другой элемент внешнего вида — одежды, обуви, конской упряжи… несёт здесь кучу социально-родовой информации. Общего правила нет, и то, что в одном обществе считается признаком благородного происхождения — в другом высмеивается. Длинные хвосты волос гуннов, пробивших в самом конце 4 века Железные Ворота — Дербент и разоривших всё Закавказье, через поколение стали «писком моды» среди «золотой молодёжи» Константинополя, вызывая потоки нравоучений со стороны более старших и консервативных «властителей дум». Хипующие молодые патриции раздражали своих родителей — более старших патрициев-скинхедов.