Здесь следует отметить, что, согласно теореме о гомоморфности философских учений, построенных на общей понятийной базе, расхождения в практических выводах не столько вытекают из реальных разногласий между «школами», сколько свидетельствуют о недостаточной теоретической проработке тех или иных проблем.
К примеру, ошибочная концепция примата наступления во французской военной теории начала XX века была порождена неправильным философским осмыслением понятия «позитивная цель». (Оно загрублялась до «успеха в сражении».) Напротив, прекрасный пример проработки дает первая глава трактата Клаузевица, выводы которой оказываются справедливыми в любой философской системе, даже в классической китайской философии V века до н. э., послужившей основой для военной теории Сунь Цзы.
Вспомним, что целью войны все военные теоретики Европы, начиная с Клаузевица, полагали решение политических задач (до Клаузевица этот тезис отстаивал Монтескье). Но тогда очевидно, что стратегия, как высшее подразделение военного искусства, должна изучать не столько перемещения войск (маневры и операции), сколько взаимосвязь военных действий и политических целей. Однако эта проблема вообще не рассматривалась военными деятелями конца XIX века!
Мольтке — старший утверждал, например, что «политика не должна вмешиваться в операции» и «полководец никогда не должен руководствоваться одними политическими соображениями, а на первый план должен ставить военный успех»[3]. Английское поенное искусство находилось в еще более плачевном состоянии: Крымская война продемонстрировала даже не стратегическую — оперативную безграмотность командования союзников.
Недооценка связки «политика» — «стратегия» привела великие державы к тому, что они вступили в Первую Мировую войну не только в неблагоприятной для себя политической редакции[4], но и с внутренне противоречивыми стратегическими задачами. Франция, декларирующая возвращение потерянных Эльзаса и Лотарингии, принимает, по существу, оборонительный план, внешне, однако, выглядящий очень агрессивно. Германия, имеющая претензии только к Англии (что с неизбежностью ведет к оборонительной войне с Россией, но не с Францией), начинает наступление на Западе. Англия, которая заинтересована во взаимном истощении Германии, Франции и России, посылает на континент экспедиционный корпус максимально возможного состава. При этом страна совершенно не готова жертвовать жизнями своих граждан во имя защиты интересов союзников. Лишь действия России можно в какой-то мере оправдать «стратегической» необходимостью.
Изучая предвоенные планы и публикации, невольно приходишь к мысли, что военные теоретики конца XIX — начала XX века не справились со своей основной задачей: удовлетворительной теорией стратегии не обладала ни одна из сторон. Несколько лучше дело обстояло с тактикой и искусством маневра.
В середине — конце XIX века усилиями Большого Генерального штаба была сформирована германская школа военного искусства. В завершенной форме учение немцев было сформулировано Мольтке — старшим в трактате «О войне».
Содержание труда Мольтке очень показательно: в книге 13 глав, из которых стратегии посвящены две первые — «Война и мир» и «Война и политика». Три главы отданы оперативному искусству: «Организация славных квартир», «План операции» и «Операционная база» Две — проблемам тактики («Фланговые позиции» и «Крепости»). Остальные шесть рассматривают организационные вопросы[5].
С этого момента основной чертой немецкой школы стало повышенное внимание к организационным деталям. Особенно важное место занимают железные дороги, которые в трактовке Мольтке превращаются из организационного фактора в оперативный (пример из военной практики самого Мольтке: сосредоточение армии к Седану). Немцы первыми перебросили войсковое соединение по железной дороге непосредственно во время сражения. Это была 14–я дивизия, которую перевезли из Мезьера в Митри 5–7 января 1871 года.
Сознательное усиление организационной, то есть прогнозируемой, составляющей войны вызвало к жизни нетривиальный эффект двойственности командования. В то время как должность начальника штаба в остальных армиях оставалась второстепенной, в прусской армии (а затем и в немецкой) управленческие структуры сосредоточились у начальника штаба. При этом формально, по уставу, он оставался подчинен командиру, однако разделение функций между ними не регламентировалось. Получившееся противоречие оказалось источником развития и породило специфический «германский стиль» руководства войсками.