Доля истины в этих словах все-таки была. Действительно, с начала 1980-х годов французские мыслители редко имели вес в общественной жизни, их воззрения отнюдь не определяли общественное мнение. Отчасти это вина представителей массмедиа, которые, конечно, увеличили количество читателей интеллектуальных трудов, но сильно понизили количество философов на должностях редакторов и их влияние на продвижение новых книг на рынке. С ростом популярности «умных» телевизионных передач, таких как «Апостроф», появилось поколение поп-интеллектуалов, например претенциозный и поверхностный Бернар Анри-Леви — гуру модных «новых философов», чьи шелковые рубашки и эффектные подружки считаются такой же неотъемлемой частью имиджа, как мысли о диалектике Гегеля или о судьбе Боснии. Даже серьезные мыслители — скажем, Жан Бодрийяр, критик «спектакля» или «видимости» современной жизни, которую пропагандирует современная пресса, — оказываются затянутыми в паутину современных массмедиа, несмотря на все попытки этого избежать.
С обесцениванием и упадком интеллектуальной жизни потеряли былую популярность такие «ученые» парижские местечки, как Сен-Жермен-де-Пре или Монпарнас, где с середины XX века за столиком кофеен вместе с рюмкой вина можно было обрести глоток истинной демократии. Молодые, бедные веселой нищетой, творческие, инакомыслящие личности, определявшие настроение этих кварталов, давно переехали из-за дороговизны арендной платы или меню. Несмотря ни на что, интеллектуальный Париж жив и здоров — просто сменил место проживания. «Маргинальные» в прошлом земли XII, XIII, XIV, XVIII и XX округов, а также Сен-Дени и Женевилье приютили интеллектуалов, пишущих, рисующих и дискутирующих в традиционной манере. Сегодня споры ведутся о постколониальной Европе, об отношении к транссексуалам, но никак не о диалектическом материализме или личном отношении к политическим партиям. Здесь продолжают читать Деррида, Дебора, Делеза, Бланшо, Батайя и прочих выдающихся мыслителей XX века, но, помимо того, популярностью пользуются Ален Бадье, Джорджо Агамбен, Эдуар Сэд, Фатима Мернисси или такие молодые философы, как Мехди Бельхадж Касем.
Чаще других в спорах современных молодых философов можно услышать дискуссию, тему которой в начале 1990 года сформулировал Жак Деррида: этика и значение «гостеприимности». Деление на «своих» и «чужих» стало оправданием многих кровопролитных конфликтов, так что вопрос Деррида имеет первостепенное значение.
Англоязычный мир давно провозгласил смерть французской мысли или, как минимум, ее бесполезность в современном мире. Лучшие умы страны вряд ли согласятся с подобным суждением и имеют на это полное право. В конце 1990-х годов я частенько посещал в Париже лекции Жана Бодрийяра, на которых он вел поиск этических и онтологических истин, вызвавших такие катастрофы, как геноцид в Руанде, этнические «чистки» в Боснии или набирающий обороты терроризм. Сегодня Бодрийяр постарел, но его дети — новое поколение интеллектуалов-диссидентов — многочисленны.
Современность отличается от прошлого тем, что теории новых диссидентов наряду с консервативным «Le Monde» обсуждаются на страницах таких модных журналов, как «Les Inrockuptibles». Этот потомок парижской панк-культуры похож на «Le Monde» тем, что отношение к философским теориям у его авторов такое же серьезное, как и у прежнего поколения парижан.
Годы 1990-е дались парижанам непросто. Они начались со смертельной болезни президента страны и неясности будущего. Жак Ширак был избран главой государства в мае 1995 года. Его авторитет был моментально подорван чередой забастовок, коррупционных скандалов и неуклюжих маневров премьер-министра Алена Жюппе. Надменность и любовь к непотизму превратили Ширака в крайне непопулярную персону во французском обществе. Возврат правых партий к власти вызвал в обывательской среде волнения, которые возглавили транспортные профсоюзы Парижа, а когда Жюппе не выполнял очередное обещание, конфликт усугублялся. К концу декабря 1995 года, после нескольких недель волнений и вспышек беспорядков, Париж больше походил на город-призрак: в самое оживленное время года улицы были пустынны, только редкие туристы, которых не пугали дороговизна в магазинах и вызванные безработицей и высокими налогами уличные преступления, бродили по городу. Пресса отражала депрессию общества и пронизавший город ужас, а для описания всеобъемлющей омертвелости парижской жизни запустила в оборот термин «la morosité»[144]. Сегодня многие называют 1994 и 1995 годы «черными», периодом, когда безопасность парижан находилась под угрозой уничтожения нахлынувшей волны кризисов и катастроф.