На западной оконечности стены была поставлена внушительная башня тридцати метров в высоту: отсюда можно было наблюдать за подступами к городу и отражать нападения. Современники прозвали новостройку «louver», «крепость» на старофранцузском. Так появился форпост обороны столицы. Внутри стены Филиппа-Августа по разные стороны реки возвели две башни, Гран и Пти Шатле, обращенные фасадами друг к другу, они отмечали вторую линию обороны и надзора за прилегающими землями. Башни использовались как административные здания, а позднее — как тюрьмы (в качестве темниц они, собственно, и прославились). Древний louver сегодня можно наблюдать в подземном вестибюле современного Лувра.
Идея построить рынок Л’Аль была вызвана необходимостью вывести хотя бы часть торговли с Греве — территории позади Гран Шатле. Долгие годы здесь размещались загоны для скота, кожевенные мастерские, красильни, живодерни и бордели под открытым небом, в этом месте царили жуткое столпотворение и антисанитария.
Расчистка этой местности и снос древних окрестных кварталов предоставляли большее пространство транспорту, стекавшемуся на остров или двигавшемуся в сторону провинций. Загруженность речных транспортных путей также росла, пробки на Сене превратились в серьезную помеху торговле. Виноторговцам особенно сильно досаждали задержки поставок хмельного товара на городские рынки. Доки у берега, который позднее превратился в Гревскую площадь (сегодня — площадь Ратуши, Пляс Отель-де-Билль), реконструировали, но заторы у мостов, застроенных деревянными домами и лавками, стали почти непреодолимым препятствием движению по реке и даже создавали опасности на пути барж. Городские власти решили не строить новые мосты, а переместить столичную торговлю на север города. Мясники и торговцы рыбой расположились вокруг доков, чем продлили рынки до улицы Сен-Дени; набережную и мосты заполнили иностранные купцы, менялы и жулики.
Король Филипп был человеком жестоким, и немало его почитателей-простолюдинов подражали ему в этом. В деловом и меркантильном Париже не было места для стариков, слабаков или немощных. Крестьяне боялись столицы, ведь, по их мнению, она кишела опасными преступниками и распутными шлюхами. Распродав товары на ярмарке, они со всей возможной поспешностью пускались в обратный путь к своим деревням. Филиппу-Августу удалось придать блеск политической репутации Парижа, продемонстрировать его военную мощь, вывести столицу Франции вперед всех конкурентов, не оставив городов-соперников даже в дальних странах. Столетие спустя после смерти Филиппа город все еще удерживал прочное положение, заняв достойное место в развернувшихся бурных событиях эпохи Возрождения.
Первой заметной переменой в городской жизни в новом тысячелетии стало вполне ощутимое ослабление пут жесткой общественной иерархии. Хотя у церкви и в миру существовало четкое представление о непреложной структуре общественного устройства (летописец Рауль Глубер определил общественную иерархию терминами «maximi», «médiocres» и «minimi»: король, рыцари, аристократия и их вассалы), в реальной жизни из-за политической раздробленности и наличия множества спорных территорий возникали неразбериха и произвол.
Город был не так открыт миру, как могло показаться на первый взгляд. В столице к тому времени сформировалась еврейская община. Вернее, евреи населяли столицу уже в V веке (о евреях-парижанах упоминал и Григорий Турский), они веками торговали и селились на окраинах города. Именно евреи установили прочные торговые отношения с левантийскими странами, французскими городами и южными соседями. В 1119 году на Еврейской улице, которая, как и улица Лантерн, связывала Большой и Малый мосты, были заложены синагога и бани. Существовали еврейские общины также на улицах Скорняков и Вьей Драпери, а иудейские кладбища занимали дешевые земли левобережья, между улицей Лагарп и улицей Пьера Сарразена.
Присутствие в городе евреев — еще одно свидетельство всемирной славы и богатства Парижа. Антисемитизм не заставил себя ждать. Уже рыцари первых крестовых походов, занятые сборами в Палестину, не доверяли евреям и опасались их влияния на экономику столицы: еврейские ростовщики ссужали деньги всем, кто был обязан жертвовать на «святые войны» — часто под грабительские проценты, — всем без разбора, даже каменщикам и виноделам. Недоверие быстро стало поводом для неприкрытого насилия: в 1180-х годах волна нетерпимости к иудеям прокатилась по всей стране. К концу века многие парижские евреи бежали из города, чтобы навсегда поселиться на юге, в Шампани, Бургундии или Эльзасе.