От ресторана мне остался памятный сувенир: большой лист плотной белой бумаги, оформленный словно страница из старинной рукописи. У меня такое впечатление, что когда-то этот лист служил подставкой под тарелку. Сверху были изображены сошедшиеся в поединке рыцари, горстка зрителей в доспехах и замок с донжоном. Ниже, левее красовалась вычурная буква «J» и полулежащая в постели с балдахином Гиневра в окружении трех служанок. Гиневра прощалась с Ланселотом, у которого на поясе висел меч, с плеч свисал плащ до колен, а на лице застыло озадаченное выражение. С буквы «J» начиналась фраза, которая завораживает меня вот уже не один десяток лет: «Jusqu'à la lie je bois dans la coupe vermeille qui fust celle du Roy». Она переводится следующим образом: «До дна я пью из алой чаши, что принадлежит королю». Сразу задумываешься, сколь много значили в давние времена такие слова, как преданность, верность, честь и достоинство. Чуть ниже имеется еще несколько строк на диком старофранцузском — Гиневра признается в любви к «мессиру», описывает, как у нее обливается кровью сердце, и клянется, что если он на следующий день не вернется, то она, раненая птичка в клетке, умрет.
Я обнаруживаю, что в доме номер пять на рю Сюже теперь сдаются квартиры на съем. Куски древнего песчаника, из которых сложен дом, выглядят чистенько и аккуратно, словно строительство здания закончилось буквально вчера. А как же рыцари Круглого стола? Их простыл и след. Нет и стола — ни круглого стола, ни квадратного, ни овального. Массивная каменная арка, миновав которую мы попали в дом, вроде стала шире и внушительней. Тяжелую деревянную дверь с обтесанными панелями недавно покрасили блестящей зеленой краской столь темного цвета, что со стороны она кажется черной. Средняя дверь, возле которой, вделанная в камень, торчит львиная голова, сжимающая в пасти металлическое кольцо, теперь оснащена домофоном. Что ж, значит, рыцари Круглого стола ускакали в прошлое. Мне в голову приходит мысль, что теперь и рестораны, и браки так долго не живут. Где-то семь лет. Это не только в Париже — повсюду в мире. Наш брак, переживший ресторан, в котором мы отпраздновали свадьбу, пожалуй, исключение из правил.
По бульвару Сен-Жермен, на котором полно молодежи, я направляюсь на восток к «Мобер-Мютюалите». Молодежь и люди постарше сидят в кафе. Многие из них курят, и я буквально физически ощущаю их восторг оттого, что они живут в Париже, восторг, который хлещет словно вода из пробитого шланга. Быть может, не в силах снести подтруниваний, несколько человек отделяются от своих компаний.
У площади Мобер бульвар расширяется. Кажется, в 1971 году все было иначе. От отеля «Пьервиг» не осталось и следа. На его месте стоит обычный жилой дом, построенный в типичном османском стиле[4] девятнадцатого века. На улицу выходят лавочки, в том числе и чудесный магазин с сырами, двери которого, несмотря на холод, настежь открыты. На трехъярусных прилавках, точно зрители в театре, расположились разные сыры. Есть здесь и треугольные, и круглые, и в форме шайбы. Некоторые покрыты плесенью. Многие из козьего молока, словно пеплом присыпаны, причем цвет этого пепла варьируется от серого до черного. В каждом случае указаны районы производства — кое-где даже стоят названия городов. Цвет сырных корок тоже самый разный — от оранжевого до темного красно-коричневого. Некоторые сыры в неглубоких пластиковых корзиночках, а другие завернуты в виноградные листья и перехвачены рафией. За всем этим богатством — полированные дубовые жалюзи. Сейчас в Париже масса таких магазинов. Сыр со всем его разнообразием, нюансами, букетами и сложностями — одно из величайших достижений французской гастрономии. Или даже, скажу больше, французской культуры. В сырах Франции удалось достичь совершенства.
Я перехожу бульвар и начинаю искать бистро, в котором много лет назад меня учили правильно заправлять салат. Кафе «Метро» — не «Птит Мармит», однако никакого другого заведения аналогичных размеров и уровня мне отыскать не удается. Внутри помещение разделено на ячейки, отделанные дубовыми панелями. Стенки перегородок довольно высокие — сейчас бы мне старик за соседним столиком ничего не смог показать. Я прошу, чтобы меня посадили в зал для некурящих. Да, такой здесь имеется, но он смежный с залом для курящих. Мне повезло, я пришел поужинать довольно рано, поэтому по соседству со мной оказываются только три человека. По внешнему виду — студенты. Один смотрит в экран ноутбука, второй что-то пишет от руки. У второго торчит прилипшая к губе сигарета. Вокруг меня все так и дышит Америкой. На стенах реклама мотоциклов «Индиан» и эмблемы «Юнион Пасифик». В динамиках тихо поет Синатра. Меня обслуживает высокая худая девушка. Длинные темные волосы у нее стянуты в хвостик, а на носу очки в толстой черной пластиковой оправе. На ней черный свитер-водолазка и светло-серый жакет.
4
Имеется в виду Жорж Эжен Осман (1809–1891) — французский государственный деятель, перестроивший многие районы французской столицы и тем определивший современный облик Парижа.