— Что главное?
— Ну, деньги у него есть или нет?
— А какое это имеет значение?
— Очень большое. Он хочет на мне жениться.
— Судя по его творческой биографии, ему лет уже шестьдесят.
— Не шестьдесят, а шестьдесят три, а скоро будет шестьдесят четыре, если он, конечно доживет.
— Что значит «доживет»?
— А то, что он — пациент в нашем онкоцентре.
— Он что, умирает?
— Вроде того.
— Зачем ему жениться, если он долго не протянет?
— А об этом он не узнает.
— То есть как?
— А так. В нашей лаборатории делают тесты на мышах, прививают им культуру от пациентов и смотрят, в какой стадии заболевание. И мы, лаборанты, узнаем об этом первые. Усольцев вообще-то выглядит довольно бодро, его положили на обследование, но он обречен. Не жилец, в общем.
— И как же ты крутишь с ним роман?
— Да это не я кручу, а он со мной крутит. Я у него тоже вроде теста.
— Не понимаю.
— Что тут непонятного? Наша медицина ведь гуманная. Пациенту ни под каким видом не говорят о его настоящем диагнозе. И этот Усольцев, как человек неглупый, решил выяснить свой окончательный приговор через меня. Предложил мне руку и сердце. Ну, во-первых, я ему понравилась, а во-вторых, если я соглашусь, то значит у него, так он думает, есть шансы. Ведь не будет же такая юная девушка, как я, выходить замуж за смертника.
— А вдруг он узнает о своем состоянии?
— Не узнает.
— Почему?
— Потому что я подменила мышей.
— Что-что?
— Что слышал. Поменяла мышей с положительным тестом на других, с отрицательным.
— А откуда ты их взяла?
— От другого больного.
— Ты что, «приговорила» к смерти здорового человека?
— Ну и что?
— А что будет с этим пациентом, с его семьей, если они получат такое жуткое известие? Что будет с ним после химиотерапии?
— Да какое мне до него дело? Мне важно устроить свою жизнь. Ведь если Усольцев узнает, что ему осталось куковать всего три месяца, то наверняка впадет в депрессию и на мне не женится, а так я смогу выйти за него замуж и получить наследство. Поэтому ответь скорее, так есть у него деньги или нет?
— Ну, ты и чудовище, — произнес я. — Хорошо, что по своей глупости ты так откровенно рассказала, как относишься к мужчинам. Теперь буду знать.
— И что такого? Для чего же тогда вообще мужчины нужны? Ясно для чего. Чтобы обеспечить нам существование. А как они там живут или умирают, наплевать. Может, вы и строите какие-то иллюзии на свой счет, но наша женская правда такова. Что ты так на меня смотришь? Или я опять что-то не то сказала?
Игра
— «Мы, боконисты, веруем в то, что человечество разбито на группы, которые выполняют Божью волю, не ведая, что творят. Боконон называет такую группу КАРАСС, в мой личный КАРАСС меня привел мой так называемый КАНКАН, и этим КАНКАНОМ была моя книга, та ненаписанная книга, которую я хотел назвать „День, когда наступит конец света“». — Инга прервала чтение, сделала паузу и торжественно произнесла: — «Внимайте и радуйтесь! »
— «БОКО-МАРУ поможет! » — воскликнули все хором.
Эта веселая компания состояла из двух супружеских пар. Боб по прозвищу Мотылек был женат на латышке Инге, а англичанин Оливер — на русской Вике.
Все они были помешаны на романе Курта Воннегута «Колыбель для кошки». Этот затрепанный томик стал их библией.
Перед тем как отойти ко сну, они читали его, открывая на любой странице, и, хотя знали текст наизусть, внимали тайному смыслу этих случайных строк, как Священному Писанию.
Все они были дипломниками театрального института и жили в одном общежитии в двух семейных комнатах на разных этажах.
Вика, Инга и Мотылек оканчивали учебу на актерском факультете, а Оливер — на режиссерском.
Естественно, для дипломного спектакля была выбрана «Колыбель для кошки». Оливер, как постановщик, распределил главные роли между своими друзьями, а остальные достались их однокурсникам.
Суперкрасавицу Мону, «женщину первого дня Творения», играла Инга. По режиссерскому замыслу на дипломном спектакле она должна была играть обнаженной. Это был секрет, который четверка тайно готовила, чтобы привести кафедру режиссуры и актерского мастерства в состояние полного шока.
Ребята настолько сжились со своим будущим спектаклем, что не только фразы, но и манеру поведения в обыденной жизни они заимствовали из романа, так что было непонятно, где начиналась жизнь и где кончалась игра.
По вечерам все собирались вместе, то в одной, то в другой семейной комнате, обсуждали окончившуюся репетицию и спорили о тех или иных творческих решениях. Но последнее слово всегда было за Оливером. Не только потому что он являлся постановщиком спектакля. Он, приехавший в Москву из Лондона по студенческому обмену, олицетворял в глазах своих друзей западный мир со всеми его достоинствами и недостатками. Достоинств было много, а недостаток один — друзья считали англичанина слишком рациональным. Наша русская душа — тонкая и ранимая субстанция, а ваша — прагматичная, объясняли ему друзья, и Оливер соглашался.