Но больше всего на меня подействовали его слова. Он напомнил мне, почему нам так здорово вместе, почему мы задолго до того, как превратиться в любовников, стали друзьями, и почему его дружба с Коулом никогда не могла стать тем, что было у нас.
– Я никогда не ходил с ним на футбол, – потянув меня к кровати, сказал он. И рассмеялся, когда задумался о том, что только что произнес. – Фактически, я даже ни разу не смотрел с ним футбол, потому что «дорогой, это вульгарная и жестокая игра, и впридачу ужасающе скучная». – Тут непроизвольно рассмеялся и я, и он толкнул меня на кровать. Он подошел к чемодану и достал смазку. Потом спустил боксеры и сел на меня верхом. Его скользкая рука заходила по моей длине, смазывая меня. После путешествия в Вегас мы стали заниматься анальным сексом несколько чаще, но я, пусть и выполняя активную роль, по-прежнему всегда был под ним – был верхним снизу, как говорил Джаред, считая это выражение очень смешным.
Он посмотрел на меня сверху вниз своими пронзительными голубыми глазами.
– А знаешь, что еще я никогда с ним не делал?
– Что?
– Вот это, – сказал он и опустился на меня. Он был таким горячим и тесным, и, как только он задвигался на мне, я застонал. Не останавливаясь, он наклонился и тихо проговорил мне на ухо: – Он ни разу не брал меня. Ни единого. – Его тон был дразнящим, однако прерывистым. – Это имеет значение – то, что активом был всегда я?
Судить в данную минуту, рациональный он выдвинул аргумент или нет, я был не в состоянии. Но его слова нашли во мне отклик. Это имело значение.
– Он никогда не бывает сверху, – сказал он, задыхаясь. – Вдумайся, Мэтт. Он меньше меня. Он никогда не швырял меня на постель, чтобы хорошенько оттрахать. – Его зубы покусывали мою шею, руки были всюду одновременно, тело продолжало двигаться. – Это что-то меняет? Тебе легче от мысли, что он никогда не трахал меня вот так? Что он вообще ни разу не трахал меня?
– Да, – признался я таким же задыхающимся голосом.
– Хочешь сделать со мной то, что никогда не делал он?
– Да.
– Тогда будь агрессивным.
Только представив себе это, я застонал.
– Возьми контроль на себя.
– О боже…
– Сделай то, что не делает он.
Я хотел. Я правда очень хотел.
– Трахни меня, – сказал он, и мне в плечи больно впились его пальцы.
– Джеред…
– Ну же!
Где-то глубоко во мне словно щелкнул переключатель. Джаред был прав. Я не хотел пассивно лежать под ним. Не сегодня.
Я схватил его в охапку и, перевернув нас, подмял под себя, а он закрыл глаза и со стоном выгнулся подо мной. Я и забыл обо всех преимуществах этой позы. Она позволяла видеть его лицо. Позволяла ласкать его, пока я в него вторгался. И, как он и сказал, я мог быть по-настоящему агрессивным. Я не вполне помнил, почему обычно с такой неохотой отдавал ему подчиненную роль, но внезапно это стало совершенно неважно. Я отбросил все мысли, и мне стало легко. Стало облегчением вторгаться в него быстрее и резче, чем прежде.
Он оттолкнул мою руку от своего члена и начал ласкать себя. Я не мешал ему. Вбиваясь в него, я захватил его волосы в горсть, потом потянул за них – сильней, чем обычно, так сильно, что он застонал не только от удовольствия, но и от боли – и, трахая его все сильней, атаковал его шею. Я не был уверен, правильно ли перегонять свою ревность и злость в занятие сексом, но все равно это делал. Джаред сказал, что он мой, и рациональной частью своего разума я понимал, что он прав. Но мне хотелось доказать это. Пометить его. Предъявить на него права самым что ни на есть первобытным способом.
Я почувствовал, как мне в спину впились его ногти, а зубы вонзились в плечо. Потом услышал хриплый вскрик около уха и ощутил, как он содрогается подо мной. Это толкнуло меня за край, и я излился в него, обнимая, вторгаясь в него на макмимальную глубину, и, делая это, обнаружил, что думаю об одном: о том, что он принадлежит только мне, и никто его у меня не отнимет.
Позже, когда я крепко обнял его, и мы восстановили дыхание, он сказал:
– Вот, что я хочу, чтобы ты запомнил, Мэтт. Каждый раз, когда ты начнешь ревновать и тебе захочется ударить его, я хочу чтобы ты вспоминал этот момент. А потом, когда мы будем возвращаться к себе, ты можешь швырять меня на кровать и повторять все, что ты только что сделал. Лишь бы только ты помнил, что ты – единственный, кого я люблю.
Я вздохнул и обнял его покрепче. Признавать не хотелось, но моя ярость иссякла, а ревность, пока мы лежали в посторгазмической неге, утратила силу.
– Манипулятор чертов, – пробурчал я, поцеловав его в шею, и он рассмеялся.
– Учился у лучших. – Он перевернул нас обратно, оседлал мои бедра и сверху вниз улыбнулся мне. – Ты еще сердишься?
– Нет.
– Хорошо, – сказал он, – потому что это было по-настоящему круто.
– Я не сделал тебе больно?
– Сделал, – ответил он, но улыбаясь от уха до уха, и я понял, что это не жалоба.
Я дотянулся до его волос и ухватился за них, а он позволил мне притянуть себя вниз и поцеловал меня.
– Ну все, теперь мне хочется, чтобы ты всю поездку заставлял меня ревновать.
Он одарил меня улыбкой, сексуальней которой я ничего в жизни не видел.
– Читаешь мысли.
Глава 4
Зак
Анжело до беспамятства влюбился в наш сьют. В настолько роскошных местах он еще не бывал и поначалу боялся к чему-либо притрагиваться, словно из страха сломать. В гостиной стоял диван, несколько кресел и стол. Потолки были высокими. Занавеси из темно-красного бархата, казалось, были повсюду – не только на окнах, но в дверных проемах. В спальне стояла накрытая тем же бархатом большая кровать, над которой висела золоченая люстра. Люстра в спальне. Почему-то это казалось самым абсурдным. Плазменный телевизор в такой обстановке казался до крайности чужеродным предметом.
Анжело стоял у окна.
– Не верится, что мы здесь, – пробормотал он с благоговением. Потом ткнул пальцем в стекло. – Если пойти вон по той улице вон туда, то можно попасть в Тюильри. В «От A до Z» говорится, что эти сады – душа города. «Разбитые со смелым размахом, ухоженные и элегантные, они восхитительны в своей красоте». – Он оглянулся на меня. Его глаза были огромными, взгляд – зачарованным. – Так там написано.
– Сейчас зима.
Этот простой факт нисколько не остудил его энтузиазм.
– Скорей бы там побывать, – сказал он и снова повернулся к окну.
Меня сады интересовали мало, но мне было отрадно видеть Анжело настолько счастливым. Я подошел к окну и встал у него за спиной, а он откинулся на меня. Нам была видна бóльшая часть вымощенной тусклым кирпичом площади, которую окружали серые здания, построенные в едином стиле и с расположенными на одном уровне окнами. Под большинством окон были ящики для цветов, но в это время года в них, конечно же, ничего не росло. В центре площади одиноко стояла огромная колонна со статуей наверху.
После поездок по Америке у меня сложилось мнение, что все города похожи. Но тут западом США и не пахло.
– Что это за колонна? – спросил я.
– Наполеон воздвиг ее после битвы при Аустерлице. В честь победы. Они взяли пушки противника и переплавили их вон на те бронзовые барельефы.
– Значит там наверху Наполеон?
– Ага. Правда, это не оригинальная статуя. Старую вроде свалили. Не знаю, из-за чего. Но потом поставили новую. – Он повернул голову и, взглянув на меня, усмехнулся. – Если, конечно, после выхода моей книжки не случилось никаких других перемен.
– Напомни мне впредь задавать подобные вопросы Коулу, умник, – ответил я, и он рассмеялся. – Что он сказал тебе? – спросил я.
– Когда?