«Других времен нет», – почти беззвучно шепчет папа. «Всех не пересодите», – выкрикивает смелая бабушка, тряся Брежневым (в программе «Время» – я видела – частенько показывают «прогрессивных деятелей», которые выходят на митинги против акул капитализма, выкрикивают лозунги и держат в руках всякие плакаты).
«Надо будет, – лыбится папа: он, кажется, оживает, – пересодим… тьфу ты, етит твою мать! Пересадим!»
Накануне дня рождения мама сует мне в руки кулек с конфетами (знакомые фантики: «Маска» и «Театральные» – просто цирк какой-то): это чтобы я в классе раздала – по одной конфетке шоколадной и одной сосательной – все так делают. Сует, а сама себе под нос бурчит что-то нечленораздельное: «деньги псу под хвост выбрасываю», «дорогие конфеты им скармливаю», «эта, небось, Буянова, – «Ну да, Таня?» (мама пищит на манер Аленки, коверкая язык), – гнида хитрожопая, опять батончики копеечные принесет», «недоедаю-недопиваю, всё ей, всё ей, а она, неблагодарная!». «И чтобы завтра вечером дома была, ты меня поняла? – уже в голос верещит мама. – Семьей сяд… отпразднуем», – бедная мама, она испуганно выпучивает глаза, боится, не сморожу ли я чего. А мне все равно: пусть празднуют – я домой решила не приходить!
На следующий день, я, девятилетняя (утром бабушка будит меня, ласково приговаривая: «Большущая совсем, девять годков стукнуло, а в голове-то пустёхонько!»), раздав конфеты, получив в подарок несколько карандашей, блокнотиков, открыток, календариков, письмо от Ромки Бальцера («Таня поздравляю с деньрожденьем. Жилаю щастья в личной жизни. Расти большой, ни буть лапшой. Пойдем вкино?» – и ниже нарисовано сердце, проткнутое стрелой), возмущенный писк Аленки (я не пригласила Аленку на день рождения и сказала, что вообще на фиг всё, не буду ничего отмечать):
«Совсем уже?» – пигалица еще и у виска подкрутила, только косички подпрыгнули: мол, совсем ты, Таня, ку-ку, – в общем, я, девятилетняя, исчезаю после уроков в неизвестном направлении и совершенно одна. Гофман с Обидиным: они курят (знаю, что Валерка Варнавин «толкает» им импортные сигареты «Мальборо», который его отец привозит «оттуда», по тридцать копеек за одну сигаретку – барыга несчастный), вот придурки, прямо на крыльце школы, – завидев меня, кричат дурными голосами: «Чудинова! А Чудинова? Таня! – до моих ушей доносятся стыдливые смешки: тоже мне воздыхатели! – Ну Таня! – я ноль внимания: иду себе, такая, как ни в чем не бывало (Аленка, небось, от зависти помирает, глядя мне в спину). – Ну Чудинова! Чё, уши заложило? Давай твоё деньрожденье по-взрослому отметим, а? – на мгновение они замолкают, ждут, оглянусь я или нет, – и не подумаю: взрослые выискались, говорить сначала научитесь! – смех один! – Ну блин! – орут бедолаги. – Ну чё ты? Ну давай?..» – Мой папа, когда я была маленькая и просила его: дай то, давай это! – лыбился: «Давай уехал заграницу!» – вот и я так же лыблюсь («лыбиться»… какое дурацкое слово!) и хочу крикнуть им в ответ: «Давай уехал заграницу!» – но слышу, как кто-то визжит… а, Табуретка: «Эт-т-то что такое? А ну вытащите эту гадость изо рта! Бесстыжие! Учишь их, учишь! Здесь же первоклашки ходят! Какой пример вы подаете детям?» Ну и голосина… Табуретка трубит еще что-то, но я скрываюсь за поворотом.
В кармане два рубля с копейками – целое состояние: вскрыла свою копилочку – коробку из-под «Птичьего молока» (а ведь еще три месяца назад я хотела распотрошить это «Птичье молоко» начисто, купить билеты и укатить с Алешей куда подальше… Алеша… где ты?.. нет, сегодня я не буду думать о тебе, на душе моей – «Париж-Париж, Париж-Париж, Париж-Париж, Париж-Париж! А-а! А-а!»).