«…я в твоем возрасте матери помогала, – дребезжала меж тем трубка голосом Васюлича, – работать пошла, пятнадцати годков не сровнялось, а ты…»
Учителя же на меня не нарадуются. «Чудинова притихла, – вполголоса говорит Рогнеда Табуретке (Степаниду Мишку проводили на «заслуженный отдых», теперь Рогнеда наша училка), – на уроках сидит как мышка, в дневнике одни пятерки». «Ну так а кто руку-то приложил? – подмигивает Табуретка. – К детям правильный подход нужен!» – Табуретка хлопает Рогнеду по плечу и только сейчас замечает меня: уроки закончились, я сижу на камчатке и перебираю свои «рукописи» – газетные обрывки с диковинным текстом и разрисованными физиономиями вождей разного калибра (давненько я не пописывала, ох давненько – вы уж простите меня, дорогие товарищи!). – Чудинова, а ты что здесь делаешь? Седьмой час, все уж дома давно, а ты… – Я тихонько кладу свое сокровище в папку с названием «Дело №», встаю. – Безобразие!»
«А это что у тебя, Гуль?» – Галинка! Только я вытащила заветную папку из портфеля – она и нарисовалась. «Да так, – говорю, – вырезки газетные: к политинформации готовлюсь – Рогнеда заставляет». Галинка недоверчиво разглядывает пухлую папку. И вдруг разрисованный и расписанный моими каракульками товарищ Фидель Кастро высовывает свой ус наружу, выскакивает из папки и, медленно кружась и лихо красуясь, опускается на зеленый, словно газон, палас
(помню, как мама перла огромный зеленый рулон на себе: «Два метра в руки давали, две очереди отстояла!»).
«Ух ты! – Галинка пучит глаза, поднимает Фиделя, сдувает с него пылинки, читает то, что написано между строк… «А здравствуй, милая моя! – Папа! Я выхватываю папку из Галинкиных рук, сую ее в верхний ящик письменного стола! – А ты откедова пришла? – Хватаю и товарища Фиделя, который подмигивает мне подрисованным глазом, прячу его в карман школьного фартука. – А ты, бабуся, не волнуйся! А все у тэбе впереди! – заливается папа, видит Галинку, декламирует: – По утрам я люблю попивать молочко из стакана иль из кружки. Но жаль, что не каждое утро оно попадает мне в горло мое!» – это он намекает на бровастого жениха с молзавода. Галинка краснеет, папа хохочет, показывает лыч: мол, был да сплыл жених – и чинно шествует на кухню, распевая: «А щас покушаем колбаски, а где ты, милая моя?»
Галинка шуршит фантиками, я пытаюсь засунуть товарища Фиделя в папку «Дело №». «Ну Гуль, ну покажи, что ты там прячешь!» – Вторая Аленка, ей-богу, только косичек не хватает. «А как же я люблю колбаску, а ну иди скорей сюда!» – заливается папа. «Ладно, смотри, только никому!» – я прикладываю пальчик к губам – Галинка понимающе кивает. Товарищи Гусак, Индира Ганди, Хонеккер, Анжела Дэвис и другие мелькают перед ее глазами, она, словно зачарованная, глотает мои писульки, смеется, ахает, попискивает, прикрывает рот ладошкой. «А ты не боишься?» – зыркает на меня раскрасневшаяся Галинка. «Чего?» «Ну, – мнется Галинка, кивает в сторону кухни, где папа «кушает колбаску», – папа же… ты же знаешь, где он работает…» – однако «рукописи» мне не отдает, покуда всласть не насмотрится и не начитается.
В субботу собираюсь в школу. «А здравствуй, милая моя, – напевает папа, аккуратненько сортируя старые газеты и бумаги. – А щас газетки мы сдадим! В макулатуру, – папа замирает: словцо ищет – нашел, – в макулатуру, та-ра-рим!» Хохочет, перевязывает жгутом тяжеленные стопки старья. И вдруг будто какая-то игла впивается в мою голову, в груди раскачивается огромный маятник. Я кидаюсь к письменному столу, дергаю за ручку верхнего ящика… пусто… нет моих «рукописей»! «Пап, – кричу я, – где моя папка, тут лежала!» – глазами показываю на пустой ящик. Папа – ноль внимания – продолжает перевязывать газеты. «Талон на книгу нам дадут…» – заливается он соловьем: его настигла Муза! Подбегаю к нему, хватаю стопку, другую. «Иди отсюда, – рявкает папа, отталкивает меня. – Талон на книгу нам дадут…» Я не унимаюсь: с новыми силами кидаюсь на него. «Где моя папка?» – ору я. «Уйди, тебе говорят, псявая козявка!» «Вот оглашенная, – кричит с кухни мама: суббота – на плите шкворчит и булькает. – Время без пяти два, а она еще тут! А ну быстро в школу! – Папины руки ловко и беспощадно перетягивают жгутом тощие газетные листы, пожелтевшие от времени и боли. – И этот, прощелыга чертов, только и знает шлындать». И вдруг… да, это она, моя папка «Дело №»! «Отдай, отдай, это моя, моя! – ору я, вырывая из папиных рук свое сокровище. Папа непреклонен: его руки словно созданы для того, чтобы перетягивать жгутом старые и новые бумаги, а они, бумаги, обескровленные, беспощадно трещат, а иные и рвутся под этим мощным напором. «Ну отдай…» – я затихаю. Все стопки перевязаны, выброшены в коридор. Из комнаты выходит Галинка: глаза, полные ужаса, не мигают. «Это не я, – читаю я в ее застывших глазах, – я ничего не говорила!» Папа надевает ватник, ловко закидывает макулатуру на тележку – и к лифту. Я следом: «Ну отдай, ну пож-ж-жалуйста…» – но двери лифта безжалостно лязгают перед моим носом, и лифт уносит папу вниз, в бездну… Я несусь по лестнице, я вырываюсь на улицу, я кричу папе в спину: она просто необъятна, словно китайская стена, – но он широко шагает, громыхает тележкой, а из ноздрей его вырывается дым «Беломорканала». «Париж-Париж, Париж-Париж, Париж-Париж, Париж-Париж! А-а! А-а-а-а-а!..»