— Это-то я понял. Но почему они запретили собрание только в тот момент, когда вы появились?
— Так… — глубокомысленно замечает Робер. Он уже готов истолковать странное поведение охранников в свою пользу.
— Что так? — настаивает Макс.
По правде говоря, он кое о чем догадывается, но не решается еще высказать свои предположения при Робере.
Анри, видно, это почувствовал и пришел ему на помощь.
— Как протекало собрание?
— В общем провалилось с треском! — отвечает Макс и, обращаясь к Роберу, раздраженно добавляет: — Честно тебе скажу, Робер, все только о том и думали, почему тебя нет. Никто не слушал, о чем я говорил.
— Вот этим все и объясняется, — замечает Анри. — Кому мешало такое собрание…
Робер даже изменился в лице от этих слов. С него сразу соскочила вся его самоуверенность. Вот так налетит внезапно шквал и взбаламутит море. У Робера затуманились глаза, побелевшие губы задрожали и стали сухими…
— Ребята, — говорит он взволнованно, — неужели охранники рассчитывали, что я в такую минуту способен бросить все, спасовать! Неужели они на это делали ставку? За кого же они меня принимают?
Робер замолкает, но все прекрасно поняли, что он хотел сказать.
— Ладно, старина, — утешает Макс Робера и берет его под руку, пожалуй, даже слишком уж дружески. — Не унывай, все поправимо.
— Ясно, и не такое видали!
— Это еще как сказать, — вмешивается Анри. — Так просто все не получится. Нельзя сразу же приравнивать нынешнюю борьбу к той, которую мы вели прежде. Может, они уже выгружают свой бензин. Начхать им на всякие там проветривания и пары!
— Да и зачем говорить, что эта битва легче других? — поддерживает Клебер. — Не вижу, какая тут польза.
— Не стоит выдвигать стол, мы ненадолго.
Они собрались в столовой пивной «Промочи глотку», как было условлено после сорванного собрания. Стараясь сбить шпиков со следа, чтобы они как можно позже пронюхали о совещании, Анри, Робер, Макс, Клебер, Франкер и еще несколько человек пришли сюда поодиночке, окольными путями. Вообще-то собрание продлится не больше десяти минут. Сейчас не до речей. Здесь хоть можно будет спокойно обсудить, как поступать дальше, распределить между собой задания, собраться с мыслями…
Но хозяйка пивной уже вытащила на середину комнаты старый круглый стол на колесиках, раздвинула его и постелила совершенно новую, приятно пахнущую клеенку в больших желтых и красных цветах.
Эта столовая напоминала ту бутафорскую столовую у Констанс, где происходило заседание железнодорожников. Здесь тоже никогда не едят. Столовая служит главным образом для таких вот собраний, как сейчас, которые тоже нельзя назвать настоящими. От общего зала пивной комната отделена застекленной дверью с занавесками, севшими от стирок. Судя по шуму, пивная быстро заполняется. Время от времени кто-нибудь из посетителей приподнимает занавесочку и тут же ее опускает. Верно, хозяйка из-за стойки останавливает:
— Туда нельзя, там занято.
Чтобы попасть в уборную, надо пройти через столовую. А когда там происходят совещания, как сейчас например, посетители вынуждены терпеть или выходить на улицу. Словом, столовая пользуется неким правом экстерриториальности. Она уже как бы не имеет отношения к пивной. Во время заседаний даже хозяйка никогда не входит сюда, чтобы предложить посетителям чего-нибудь выпить. Как-то ее дочка, которая еще не разбирается в этих вещах, продолжала убирать посуду в буфет, когда в комнате началось собрание — вернее, товарищи просто хотели посоветоваться о некоторых вещах, которые не к чему было немедленно разглашать. Девочку попросили, правда очень вежливо, удалиться. Она была возмущена, а хозяйка — ничуть. Конечно, она у себя дома, это ясно, но и товарищей она не могла осуждать.
Вообще здесь можно побыть хоть минутку в спокойной обстановке. Садиться, пожалуй, не стоит, сел один Клебер — он примчался из Местного объединения и еле переводит дух.
— Так вот, товарищи, — начинает Анри, — есть вещи, о которых даже нет нужды говорить. Во всяком случае, скажу только одно: мы должны быть на высоте! Неужели мы, коммунисты, окажемся небоеспособными?
И отвечая на свой вопрос, он пожимает плечами и кладет на стол сжатый кулак. Да, именно кладет кулак, делая над собой усилие, чтобы не стукнуть по столу. И говорит он тоже сдерживаясь, стараясь не впадать в пафос, даже понизив голос. И как раз это-то и действует больше всего.
— Боже мой, боже мой! — не выдерживает Робер, хлопая себя по колену, и восклицает, словно говоря сам с собой: — Был бы я в городе! И как мне только в голову взбрело уехать в такой момент!