Выбрать главу

– Понимаю. Я тоже.

– О! Это может оказаться очень интересно. Но позвольте привести маленький пример, ничтожный и вовсе не самый показательный. Мне бы не следовало вам это рассказывать, но я чуточку перебрал. Со мной, знаете ли, это случается иногда. Как и с Шайенн.

– Шайенн?

– Это третья жена Рича, тренерша по пилатесу, моложе его на тридцать пять годков. Тело у нее, блин, как у статуи Свободы. Когда она появляется на вечеринке в саду в открытом сарафане, то все мужики в радиусе мили ходят как под кайфом. Ее надо видеть. Невероятное зрелище. Мы с ней летели вместе на вертолете к ним в Ист-Хэмптон. Когда Рич был ребенком, в Саут-Хэмптоне не было ни одного еврея. Он попал туда однажды, когда ему было шестнадцать, и с ним ужасно обошлись, так что он поклялся, что ноги его там больше не будет, и выстроил поместье в Ист-Хэмптоне, на Фезер-лейн. Мой дом там же, неподалеку. Рич собирался приехать чуть позже. Шайенн, которая пила еще до посадки в вертолет, весь полет твердила, что хочет от него уйти… Это не бином Ньютона. Она любит так называемую романтику. Для нее это означает свечи и ванну с лепестками роз. Не понимаю, чего женщины помешались на этих свечках. Могу только сказать, что, наверно, в восемнадцатом веке было чертовски много секса. Но Рич вовсе не паренек со свечками. Она рассказала мне, что, когда ему хочется секса, он начинает сдирать с нее одежду с криком: «Торпеды к бою!».

– Полагаю, некоторым женщинам это должно нравиться, – сказал Жюль.

– Ага, но она говорит, что руки у него, – как обезьяны.

– Как у обезьяны?

– Нет, руки-обезьяны. Две обезьяны, скачущие по ее алебастровому телу.

– Думаю, некоторые женщины, распалившись, любят и это.

– Может, во Франции?

– Мне такие не встречались. Она его бросила?

– Она все еще с ним. Не знаю почему. Может, из-за брачного договора. – Джек схватился за живот. – Не надо было столько пить. Как думаете, сможете изобразить что-то к десяти утра послезавтра?

Жюль медленно покачал головой:

– Вряд ли. Вы хотите нечто необыкновенное, а я не Моцарт.

– А Эренштамм сказал, что Моцарт.

– Он очень добр ко мне.

– Потому что, если успеете, сможете составить нам компанию в самолете. Вылет в десять.

– Из «Ле-Бурже»?

– Из «Шарль де Голля».

– Я думал, бизнес-джеты летают из «Ле-Бурже».

– У нас семьсот пятьдесят седьмой. Он считается коммерческим чартером.

Жюль задумался:

– Тогда почему у вас только одна стюардесса?

– В точку! Вы уверены, что не хотите заняться бизнесом? Мы прилетели налегке. Она в штате. Мы возвращаемся на осеннюю конференцию с кучей народа из наших европейских филиалов. Самолет будет заполнен приблизительно до половины. Поэтому мы перевезем стюардов и стюардесс «Эр Франс» в Нью-Йорк, а «Эр Франс» обслужит наш рейс. Персонал будет доставлен и оплачен, так что и они будут довольны, и мы.

– Самолет ваш?

– Именно, с золотисто-коричневым желудем на борту. Но вам все равно придется лететь в Лос-Анджелес, так что, наверное, лучше добираться прямым рейсом. Если все сложится, вы летите в Эл-Эй бизнес-классом. Живете в лучших отелях там и в Нью-Йорке, едите что пожелаете, арендуете в Эл-Эй хорошую машину, потому что она вам понадобится, и сохраняете все свои чеки.

– Хорошо, но мне кажется, вы забегаете вперед.

– Я всегда так делаю. Это верный способ опередить всех остальных. – Джек оглядел зал, сверкающий такой роскошью и чистотой, что в сердце невольно пробуждалось великодушие. – Ух, красота! – произнес он и стал неуклюже рыться в левом внутреннем кармане в поисках сигары, которую оставил в номере.

* * *

Жюль ехал домой, ни о чем не тревожась. Ливень сменился тихим моросящим дождичком, дорогу было видно на километр вперед, и, хотя окна были мокрые, дворники не мельтешили перед глазами. Огни Парижа – фары, красные тормозные лампочки, уличные фонари, приглушенное мерцание витрин ресторанов и окон в домах, свет на баржах, пронзающий дымку тумана над Сеной, – вспыхивали на стекле, точно пайетки с четко очерченными краями, непохожие на мутные и бесформенные киношные капли дождя на ветровом стекле, разбухавшие до арбузных размеров. Сидя в кинотеатре, он всегда вздыхал, когда они расползались на экране, – избитый трюк, как бы говоривший: «А сейчас вы наблюдаете в нашем фильме изысканный кинематографический прием».

«То же самое и с чулком», – думал он, не одобряя чулок на объективе. Внезапно Жюль разозлился на себя и немного испугался. Ведь он может не справиться, а это еще хуже первоначальной неспособности помочь. Люк об этом так и не узнает никогда. И Катрин, и ее муж Давид. Но Жюль будет знать об этом.