— Ройтесь и ищите, мадемуазель! Не стесняйтесь! Это первый и последний раз, что мы продаем так дешево. Ройтесь, ищите!
Я начала искать, понимая, что через неделю эти же галстуки будут стоить три франка. Зная вкус Анжело, я выбрала оранжевый галстук в белую крапинку.
— Вот! — сказала я продавцу.
— Как? — закричал тот, быстро заворачивая галстук и выхватывая у меня из рук пятифранковую бумажку. — Как? Всего один, мадемуазель? Всего один-единственный жалкий галстук ему в подарок? И это все за те слова страстной любви, которые он вам шепчет? За все поцелуи, за все благоуханные ночи, за все песни на гитаре?
Курчавый юноша казался возмущенным до глубины души. Он смотрел на меня страшными глазами, протягивая десятка два галстуков.
— Еще, еще! Берите, мадемуазель! Это будет правильный шаг в вашей жизни.
Я взяла пакетик, улыбнулась, ушла. Талантливый и забавный приказчик!
На площади де ла Маделен, у подножия собора, собралась толпа. На крышу «ситроэна»[4] влез усатый дядя в соломенной шляпе. За ленту шляпы были заткнуты самопишущие ручки всех цветов. Автомобиль был сплошь заклеен афишами и рекламами. Из окна выглядывала полная дама. В этой машине она чувствовала себя совершенно как дома и смотрела на толпу и город, словно из окна своего особняка.
— Мосье, медам! — кричал усатый человек. — Идеальное самопишущее перо «Роз-Мари», стоит всего четырнадцать франков девяносто девять сантимов. Необходимая вещь! Представьте себе, мосье, — обратился он к толстяку в очках, — что вам тайком от жены надо написать письмо любимой. Но сесть за ваш стол вы боитесь, а написать карандашом неприлично. Что ж вам делать? Ваше положение безвыходно, мосье. Но! Осторожно! Обладая пером «Роз-Мари» за четырнадцать франков девяносто девять сантимов, вы можете набросать несколько слов в ванной комнате или еще где-нибудь и спокойно отослать письмо возлюбленной. Или вы, мадам! Ах, мадам! Вот на вас зеленый костюм и зеленая шляпка. У меня же имеется перо «Роз-Мари» за четырнадцать франков девяносто девять сантимов точно такого же цвета, как ваш костюм и ваша шляпка. Ах, мадам! Или вы, мосье: по вашим длинным волосам и банту вместо галстука я вижу, что вы поэт. Ну как же поэту…
Я пошла дальше. Вдоль бульвара де ла Маделен над дверями магазинов висели свеженькие вывески: «Распродажа после банкротства», «Банкрот — закрыто», «Цены снижены на семьдесят пять процентов — банкрот».
Я зашла в большой, шикарный магазин тканей. Там царили тишина, прохлада, порядок. Продавцы в безукоризненных черных костюмах тоскливо стояли у прилавков. Ковры заглушали шаги. Грум негр спал у вертящейся двери. Магазин был пуст. Хозяин не сдавался еще, он не верил в кризис, он считал, что все это придумано, что цен снижать нельзя. Но хорошенькая кассирша с копной золотых волос знала всё: она знала, что через две недели, а может быть через десять дней, цены будут снижены фантастически или свеженькая вывеска «Банкрот» заменит золотую в неоновой рамке.
На углу бульвара Капуцинов и площади Оперы открылся магазин шляп. Дивные белые и цветные шляпы, сплетенные из полосок легкого шелка, стоили по три и пять франков. Это было непостижимо. Но если взять шляпу в руки, она начинала шуршать. Шляпа была сделана из папиросной бумаги — на один раз. Продавцы назвали эту модель: «Paris la crise».
По улицам ходили странные люди. Они смотрели в окна магазинов, читали объявления в газетах (последнюю страницу), останавливались у входа в ресторан, вдыхая аромат бифштексов. Вдруг я поняла, что принадлежу к числу этих людей. Мне стало страшно. Впервые я осознала значение слова «безработный». Я была безработной. Как они, я жадно покупала вечерний выпуск «Энтрана». Он был влажен. Как они, я садилась на ближайшую скамейку и, поспешно разворачивая газету, искала: «Требуется машинистка… продавщица… гувернантка… горничная…»
Как они, я шла по указанному адресу.
Жара стояла дымная и серая. Небо покрылось пылью. Город пахнул бензином и асфальтом. Город кипел. В метро было прохладней и спокойней.
В просторном вестибюле с мебелью из квадратов и дуг элегантный юноша объявил мне, что машинистки больше не требуются.
В сиреневой гостиной маленького особняка пышногрудая мадам спросила меня:
— Вы католичка?