Она обняла одной рукой Эдди, а другой Пако и поцеловала каждого в губы.
— Тебя я не трогаю, макака, — сказала она Анжело, — а то мадам сделает из меня холодный бифштекс.
Играл джаз, люди топтались на одном месте, думая, что танцуют.
— Кто хочет ехать на свадьбу к Рикетт? — спросил Пако.
— К какой Рикетт?
— О, едем, едем! — стал уговаривать Пако. — Я совсем забыл, что сегодня свадьба Рикетт. Настоящая свадьба, вот увидите!
— Едем на свадьбу! — заявил Ассурдия. — Гарсон, а ну-ка счет!
Колетт смотрела с грустью, как синие бумажки переходили в руки гарсона. Ни Пако, ни Эдди и не подумали платить. В двадцать седьмом году Ассурдия сильно добивался репутации самого богатого в своем кругу, но, добившись ее, он обрек себя на то, что всюду за всех расплачивался.
— Мосье! — сказала Кики вежливо и тихо, и даже лицо ее стало серьезным. — Мосье! Дайте мне, пожалуйста, десять франков.
Ассурдия дал. И не мог не дать. Она их честно заработала: она ругалась, смеялась, целовала в губы друзей Анжело, показала трюк с бананом.
Мы вышли на улицу. Она показалась тихой после «Океаника». Анжело был пьян больше других и вполне доволен жизнью.
— А она еще аппетитная, — сказал он задумчиво про Кики.
— Ты сюда вернешься? — вспыхнула Колетт.
— Ну что ты! — ответил Ассурдия, но было ясно, что он вернется.
Рикетт была «бар-гёрль». Ей было восемнадцать лет, она была хорошенькая. В ее глиняной копилке лежало множество белых и желтых монет.
Над кроватью висело распятие с розовым Христом.
В дневные часы Рикетт садилась на порог около консьержки мадам Мише и вязала себе джемперы. Иногда она бралась за вышивание: она вышивала наволочки для своего приданого. По вечерам Рикетт одевалась и становилась за бар. Рикетт была не прочь выругаться, поцеловаться с парнем, выпить рюмочку кальвадоса, но она была девушка, и девушка благонравная. По воскресеньям в церкви она молилась за родину, коммерцию отца и свою приятельницу Жозетт, «постоянную» бара, которая заболела сифилисом.
Бар Рике находился на Монмартре, на улице ле Пик, улице, которая ползет в гору. Бар — длинный подвал. Он существует с 1889 года и не ремонтировался с тех пор. На стенах нарисованы пышногрудые дамы в шляпах с гроздьями винограда. Дамы кокетливо показывают ножку в черном чулке. В рамке из роз, которые похожи на капусту, усатый молодчик в узких брюках и ботинках на пуговках берет за подбородок горничную в передничке и наколке. На эстраде нестройно играет джаз, с потолка спускаются ленточки серпантина.
Пьяные, мы с трудом спустились по винтовой лесенке.
— Вот мы и на свадьбе, — сказал Пико.
Все столики были сдвинуты в один длинный стол. На столе стояло много пустых бутылок, корзина белых цветов и остатки угощения. Был четвертый час.
Старик Рике, во фрачной паре и белом галстуке, но с закатанными рукавами рубашки, бегал вокруг стола, строя отчаянные рожи. Гости шумели и стреляли из хлопушек. В конце стола сидели жених и невеста. Она была в белом мятом платье из искусственного шелка и грязной фате. Длинные ресницы отяжелели от краски, накрашенные губы были полуоткрыты. Она была смертельно пьяна. Жених спал, положив голову на стол.
— О, мосье Пако! — закричал Рике. — Скорей, скорей шампанского! Идите все поздравлять молодую.
Рядом с молодой сидели девицы в розовых платьях, покрытых пятнами, накрашенные и некрасивые.
— Это «подружки», — шепнул мне Эдди, давясь от смеха. — Здешние девицы, по пятнадцати франков в час.
Огромная, толстая женщина с красными серьгами дремала на стуле.
— А это, — сказал Эдди, — сестра Рике, мадам Алис, заведующая публичным домом на рю де Батиньоль. Имеет приличный капитал и подарила племяннице к свадьбе нитку жемчуга.
Нам поднесли шампанского, и мы пошли поздравлять Рикетт. Она посмотрела на нас мутными глазами, хлебнула шампанского, сказала:
— Брр! Тошнит!
— Какая хорошенькая! — заметил Анжело, — Неужели девушка?
— Девушка! Чистая лилия! Гарантирую! — крикнули с другой стороны стола.
— Парню повезло, — сказал Анжело.
За столом целовались и смеялись. Какой-то женщине положили за шиворот кусочек льда. Она визжала. В другом конце зала танцевали. Кавалеры роняли своих дам на пол, это вызывало восторг. Меня пригласил танцевать пьяный верзила с рыжей бородой. Когда я вернулась к столу, сонная Колетт печально курила папиросу.
— А где Анжело и Эдди? — спросила я.
— Вон стоят, встретили кого-то, — сказала Колетт.