Запоздалое открытие, что у тебя нет никакой интимной тайны — вещь болезненная. И.С. больше не надеется воспитать О.А., сокрушается («Господи, я плачу!»): все его силы и вера в О.А. ушли впустую, «талант поразительнейшей одарённости» «одержим бесовским», «это болезнь сердца».
А «за кадром» всё время — её пошлое доказательство порядочности: не принадлежать физически! Общаться духовно! Это могло, возможно, удовлетворять голландского мужа. Ильиных не проведёшь — дверь их дома давно закрылась для О.А.
И ничего невозможно было объяснить Ивану Александровичу, у которого были свои строгие принципы и свои правила игры, и здесь они как раз диктовались по-старомодному. Так что «игра» — вообще чуждое слово.
Однако друзей выбирают лишь однажды, потребность складывается навсегда, прирастает к коже и прорастает вовнутрь.
Конечно, Иван Александрович давно обо всём составил своё мнение. И не только потому, что получал от друга постоянную информацию о письмах в Париж из Голландии от «его ученицы» берлинских времён; о встречах 1946-го послевоенного года в Париже, обо всём главном. Много сказали ходатайства Ивана Сергеевича быть с О.А. «помягче» в связи с первой и особенно второй страшной операцией, о ней речь впереди… О, там было много нюансов, в этих вставках об О.А. Так что Иван Сергеевич довольно безуспешно скрывал свою безысходную страсть под искренней ролью наставника дарования О.А.
Вот «Каак повернулось-то!» — сокрушается И.С.
И вот теперь его «взорвало», «не могу спокойно, так мне отвратно». Что приняла «бесовское за Божье», что предала его, поставила в неловкое положение. Унижения в Париже, дома и в театре, прямые оскорбления, вечные перепады в настроении, нервное заболевание глаза — всё меркло перед духовным предательством и коварством обоготворенной им женщины. И вот И.С. тихо «взбешён», как он это умел только с идейными и литературными врагами:
«В Ольге Александровне я встретил лучшее издание персонажей — некоторых! — Достоевского. При всём обаянии, поразительнейшей одарённости! — но такие вывихи, такие спазмы… Господи, я плачу… Ведь такая душа, сердце… будь светло направлены — огромное могли бы творить в Жизни! И как же я горел, хотел дать правильный путь… берег! Сколько — может быть — настоящих перлов рассыпал в письмах!.. — чтобы к сему пришло!! О, скрежещу… И главное — невиновна!.. да, да. От болезненного самолюбия, от упрямства одержащего! Не поверил бы, скажи мне всё это года три-четыре тому!..»
И ответное признание Ивана Александровича:
«История с Ольгой меня не удивляет. Не хотел мешать Вам — давно уже помалкиваю. Я знаю её лучше. Теперь Вы видите её вернее. От Достоевского и от великих талантов там ничего и никогда не было. А от обычного женского тщеславия — даже в религии — тем более в религии — край непочатый. И ещё…
Четыре года я проходил в Берлине частным образом идею Предметности в жизни и творчестве. Вы думаете, она хоть раз пришла? Всё ссылалась на лабораторную службу и отдавала время на бесконечные флирты».
Но и Ивана Сергеевича не свернёшь с его точки зрения. «Нет, она талантлива, и о-чень… да только вот мельком, сразу… скользнув — всё и губит… А я знаю: очень одарена! О.А. мне искренно про жизнь писала, всё, исповедовалась… Несчастная она, вот что. Жизнь её помотала, потравила… — знаю, не только от неё. Горя видела, хлебнула, а залежи великие, наследье предков, сундуки!.. Да вот ключей-то — не подберёт. В живописи — многие свидетельствуют — большие успехи…»
Дальше — как дала О.А. «Ярмарку» к «Чаше», то есть «родное дано, тепло, свет дан…». И как сожгла всё самое лучшее из-за одного только неосторожного слова: «нет своей идеи».
Всё, все обиды он теперь припомнит в очередном письме другу, оскорблённый предательством любимой женщины. Как О.А. критиковала образ Оли Средневой в «Куликовом поле». Пыталась переубедить в отношении Церкви «с чекистами в рясе», всего же больней и оскорбительней — совет предложить им в Большевизии «Богомолье» и «Лето Господне», мол, «обязательно издадут». Без его-то согласия! Да ещё каким-то боком О.А. приплетала к предлагаемой акции мнение Арнольда, разумеется, с ней согласного — издадут. Уж не собираются ли они захватить его книги с собой, если поедут?!