Я должен был тогда выбирать из двух зол. Либо я потеряю ее, не успев обрести. Либо приму ее условия. Умом я еще колебался, когда тело мое уже догнало ее. Это был мой первый шаг в западню. Я вспоминаю, что сделал его с удовольствием и без малейшего опасения.
25
Раньше я, прежде чем пережить события в действительности, проигрывал их в воображении. Таким образом, я проживал жизнь дважды, и вторая, реальная жизнь чаще всего разочаровывала меня. Как правило, воображать, что произойдет и как, мне нравилось больше, нежели переживать это в действительности; любую ситуацию, с которой я еще не сталкивался, я предварительно просчитывал в уме. Реальное воодушевление или разочарование предварялось вымышленным. И когда то, что я воображал, наконец происходило на самом деле, я был удивлен не более, чем путешественник, который наконец прибывает в страну, которую он уже видел на сотнях картин. Аврора с первого дня сумела изменить это. С ее появлением в реальность вторглись совершенно непредсказуемые ощущения. Я ей обязан восхищением, которое невозможно было заранее вообразить. Этот эффект неожиданности, который мог бы меня обеспокоить, доставил мне ни с чем не сравнимое наслаждение.
26
Что же случилось тем утром в Гранд-отеле? Что в действительности произошло после того, как я оставил спящую Аврору в нашей комнате? Что явилось причиной ее загадочного исчезновения? Мне на ум приходило три варианта: она заскучала после этих нескольких спокойных дней; решила таким образом убедиться в моей верности; или же — она давно вынашивала план побега, пока наконец не представился случай его осуществить. Каждая из этих гипотез отвечала одной стороне ее натуры. Но — только одной. Версия скуки мало вязалась с тем, как пылко Аврора любила меня той ночью. Хитрость мне казалась ненужной — я с первой встречи ни разу не дал ей повода усомниться в моей любви. Наконец, будь это бегство умышленным, неужели она скрылась бы в такой спешке, забыв фотоаппарат и украшения, которыми очень дорожила? Мне казалось, что от разгадки зависит моя жизнь. Не абсурдно ли, думал я, обрекать себя на такие мучения? Ведь однажды, когда я с другого конца жизни взгляну на себя нынешнего, все эти тревоги способны будут вызвать разве что смех! Но умиротворение, обещанное мне старостью, не способно было облегчить нынешнюю боль. Я испытал все страдания, к которым приговорены брошенные, чем дальше, тем сильнее желающие того, кто их бросил.
Размышляя в одиночестве над моей загадкой, я подумал: а что, если Авроре тем утром, пока меня не было, нежданно-негаданно кто-то позвонил? И не был ли этот звонок причиной ее побега? Но кто мог действовать подобным образом и так рано, с риском попасть на меня, спящего рядом с ней? А может быть, это она решила позвонить тому, кто имел возможность ей приказывать, требовать ее присутствия и ускорить ее отъезд? Если это было так, значит, этому существуют доказательства, которые вполне возможно найти. Впрочем, воодушевление быстро остыло: что мне было делать с этими доказательствами? И что может сделать мужчина, узнав имя соперника, которого, может быть, его любимая уже не собирается покидать? Но мы всегда, возможно, из гордости, хотим выпить чашу горя до дна, убедиться, что оно и в самом деле огромно, убийственно, как предательство, и тем самым даже в миг, когда мы чувствуем себя упавшими ниже некуда, от противного доказать: все-таки мы что-то да собой представляем!
В результате я позвонил консьержу Гранд-отеля. Может ли он выслать мне список телефонных звонков из нашей комнаты, входящих и исходящих?
— Certo Signor, gliela spediamo subito…
За это время я успел только завести метроном, который еще стоял на пианино Авроры. С грустью посмотреть на ее кошелек для ключей. Проглотить еще чашку кофе. И этот лист пришел мне по факсу. На скрученной бумажной ленте был номер, который Аврора набирала в тот день, в семь утра.
27
— Кстати, вы достаточно богаты?
Этих слов было достаточно, чтобы вмиг ярко и резко высветить наши будущие отношения. С одной стороны, мне не нравилась эта чрезмерная ясность. Но, с другой стороны, я был доволен. Я хорошо знал, что, в сущности, представляет собой пакт, заключенный между мужчиной и женщиной, готовыми воспользоваться друг другом. Каждый оценивает себя, рассчитывает возможные затраты и перечисляет, что хочет получить взамен. Редко кто в открытую подписывает этот пакт, грубый и циничный. Наоборот, все, как правило, стараются сделать вид, будто никакой купли-продажи в помине нет, или замаскировать суть договора обилием знаков, жестов, намерений, призванных внушить, будто меркантильный интерес — не главное в этом торге. Действительно, кто же согласится обнаруживать низкие стороны своей натуры в момент, когда нужно показывать товар лицом? Но долго обманываться невозможно: даже безмолвный торг есть торг. Что дашь мне ты? Что ты хочешь взамен? На какой цене мы сойдемся? Аврора — следует отдать ей должное — смогла заставить меня принять существование этой коммерции как данность, и было бы нечестно осуждать ее за это. Интересно, у Дельфины или у моих девчонок хватило бы смелости так говорить со мной? И так ли они были безгрешны? У меня, значит, были основания присоединиться к ней до того, как она вышла из музея. Случай свел меня с женщиной с широко открытыми глазами. Таких мужчин, как она, поискать.