Аврора была одной из этих девушек. Они встречаются редко. Они образуют настоящую секту в своей среде.
— Ты думаешь, они нормальные, девушки, которые так себя ведут?
Дорис выжидала одобрения, которое я не имел сил ей высказать, настолько мой рассудок при этих словах был захвачен круговоротом отвратительных картин. Мое прошлое в один миг застыло и растрескалось, как замерзшее море: все, что в нем делала Аврора, имели отныне один смысл.
86
Осень была короткой. Месяцы проходили. Мне не составило большого труда снова влиться в прежнюю жизнь. Я снова выходил в свет. Я встречался с друзьями, для которых я пропал надолго и которые меня приняли так, как будто мое исчезновение было для них в порядке вещей. Всюду меня ожидало привычное. Было достаточно появиться, поговорить, принять роль — и память услужливо подсказывала каждую реплику. Снова были ужины у Орсини. Иногда я бывал в его галерее, где он привлекал меня к участию в деликатных переговорах.
Дорис все время жила в моей квартире. Мы мало говорили друг с другом. Утром — несколько вымученных фраз о погоде. Или ночью — когда не спалось. Когда у нее не было встреч, мы слушали музыку, особенно песни и оперные арии. Иногда мы гуляли. Мы ходили в театр и смотрели фильмы. Я познакомил ее с людьми из театральных кругов, которые предложили ей несколько маленьких ролей. Чтобы меня отблагодарить, она способствовала моему окончательному выздоровлению.
Я снова увидел Дельфину, случайно, в квартале около Оперы. Она была занята новой балетной труппой и похвасталась мне, что создала постановку на тему Орфея. Она уже руководила ее репетициями.
— Вы, конечно, придете на премьеру?
Я ей это обещал. Эта женщина делала мне только добро, и я ее не любил — зато обожал тех, кто меня разрушал. Мы расстались перед чайным салоном. Шумный поток машин заглушил наши слова. И сумерки, которые в это время года падают быстро, не позволили уловить все, что она хотела сказать мне последним взглядом.
87
— Вы все еще желаете ее увидеть?
Я не слышал голоса Анжелики вот уже несколько недель. По телефону, когда дождь грустно тарабанил по моим окнам, он, как мне показалось, звучал более отчетливо.
— Да, Аврора мне звонила… И, проверяя мою записную книжку, я нашла там ваше имя. Вы должны сейчас же решить, так как нужно все устроить…
Она мне предложила встречу в своем доме в Сен-Клу. Я должен был прийти через несколько дней, к полуночи. Бесполезно было задавать ей другие вопросы. У нее не было ни времени, ни желания отвечать на них. Она добавила — и это меня даже не удивило:
— Тариф будет немного необычным… Не правда ли, этот рисунок Ватто, который так хочет иметь мой дорогой Сандро, еще у вас?
С этим рисунком я не расставался. Я его даже поставил на мой ночной столик, рядом с «Фортуной» Прудона.
— Тогда будет достаточно его мне принести, и мы будем в расчете…
Она поспешила положить трубку, пока я не потерял решимости — что, впрочем, было маловероятно.
88
Что странно в истории с Орфеем, так это — развязка. Герой преодолел все преграды, чтобы найти ту, которую он потерял, он рисковал рассердить обидчивых богов, он смешал мир живых и мир мертвых во имя своей страсти и, когда он победил, найдя Эвридику в Аду, и вел ее к свету, то сам же решил ее потерять. О чем он думал, оглядываясь? Не был ли он предупрежден? Какой смысл был для него идти в другой мир, спасать свою возлюбленную, чтобы потом, в последнюю секунду, снова сбросить ее во тьму? Быть может, этот миф в конечном счете — история мужчины, который делает вид, будто желает возрождения женщины, но которого устраивает ее проклятие. И который ловко себя обезопасил. И который, смешав трусость и храбрость, даже нашел для себя способ открыться страданию, которое перед освобождением его сломает.
89
Итак, несколько дней спустя, к полуночи, я приехал в Сен-Клу. Я приготовился к этому испытанию. Я выбросил из памяти все, чтобы осталась только холодная решимость. Я постарался, в предвидении встречи, не зная точно, чем она завершится, избавиться от всех особых примет. Я выбрал духи, которыми никогда не пользовался. Я пригладил лаком волосы. Я надел на палец обручальное кольцо. В течение нескольких дней перед встречей я постарался усвоить чужие жесты. Но начиная с какого жеста перестаешь быть собой? И кто знает, не будет ли остаток моего почерка в манере поведения еще более красноречивым, чем откровенное признание? Этот набор хитростей показался мне мелким и смешным, когда моя машина въехала на дорогу, которая вела к подъезду. Я не знал, захочется ли мне замаскироваться или открыться.