«Я это хочу», – думали пятеро в ожидании начала торгов. И все они мечтали при этом о той самой, заветной бутылке вина. Неужели она существует? Среди лотов, заявленных на аукционе, «Мутон-Ротшильд» 1949 года не значился. На слух так, ничего особенного, огромных денег не стоит и предынфарктным состоянием в случае потери не грозит. Если бы не его уникальная история…
…– Дамы и господа! Лот номер двадцать два! «Шато Мутон-Ротшильд» миллезима 2000 года! Стартовая цена одна тысяча евро!
– Одна сто.
– Одна тысяча пятьсот.
– Одна восемьсот…
– Две тысячи…
– Продано!
– Лот номер пятьдесят…
… Аукцион подходил к концу. Большинство коллекционеров, приехавших сюда, ждало разочарование. Практически все лучшие вина парижской коллекции скупил господин лет сорока – сорока пяти, в отличном костюме и с изысканными манерами, невозмутимо называющий запредельные цифры за эксклюзивные лоты. У него были темные волосы, густые брови, глубокие карие глаза, нос с горбинкой и смуглая кожа, тем не менее американцы переглядывались и пожимали плечами:
– Русский.
А в конце аукциона:
– Сумасшедший русский!
По их подсчетам, невозмутимый господин потратил на эксклюзивное вино чуть ли не триста тысяч евро, скупив добрую часть всей Парижской коллекции!
– Дмитрий, может быть, ты остановишься, – кисло сказала по-русски сидящая рядом с ним женщина средних лет в платье с глубоким декольте и при великолепных бриллиантах. Что ей, впрочем, не шло, она была некрасива. Черты лица резкие, нос короткий, брови и ресницы редкие, а подбородок слишком уж крутой, такие еще называют «волевой». Высокая вечерняя прическа ее не красила, да и висячие сверкающие серьги казались приставленными от другого лица. Тем не менее она привлекала всеобщее внимание. Что-то такое в ней было.
– Я сегодня в ударе, – отмахнулся смуглый брюнет.
– Оставь что-нибудь и мне.
– Ты еще не бросила пить?
– Представь себе, нет! – резко ответила женщина. – Только вошла во вкус! Я хочу бутылочку этого вина!
– «Шато Шеваль-Бланк» миллезима 1989 года, стартовая цена одна тысяча евро! На торги выставляется пять бутылок! – объявил ведущий аукциона.
– Этого добра здесь хоть отбавляй! – улыбнулся брюнет. – Пожалуйста, Елизавет Петровна, бери! Меня это не интересует.
– Одна тысяча двести…
Но как только на торги было выставлено очередное эксклюзивное вино, смуглый брюнет тут же дал такую цену, что все остальные отступились.
– Нет, это же откровенное свинство! – сказал сидящий за его спиной соотечественник. – Воронов хочет нас наказать на билет до Парижа и обратно плюс стоимость отеля! Зря, мол, приперлись!
– Да ладно вам прибедняться, Ваня, – пропел пожилой господин солидной комплекции, характерно картавя. – Вы летаете на собственном самолете. Вам вовсе не надо тратиться на билеты.
«Тратиться». Мелкий вздох. Тратиться всегда неприятно. Господин страдал одышкой и то и дело вытирал пот со лба, несмотря на то что в зале поддерживался комфортный умеренно прохладный климат. Народу было много, да и накал страстей оказался высок.
– А бензин? – хмыкнул Ваня.
– На бензин я тебе дам, – обернувшись, оскалился Воронов.
– Огромное спасибо!
– Так и быть, подам на бедность Ивану Таранову. Небось за президентские апартаменты в отеле последние деньги отдал?
– Маленько осталось.
– Скромнее надо быть, Таранов, тогда и на бензин у друзей стрелять не придется. Я знаю, чего вы все жметесь. Ждете ее. А если ее не существует? Торги-то заканчиваются! И лот не заявлен! Так откуда?
– Не заявлен, значит, не заявлен, – наконец, подал голос и пятый король коллекционного вина, хранящегося в прохладных и необъятных российских погребах. Ничем не примечательная внешность, такой же безликий серый костюм, стального цвета глаза, темно-русые редкие волосы, средний рост, среднего телосложения. Федор Иванович Сивко. Скромный человек нескромных возможностей, которые он не спешил реализовывать. И на этом аукционе тоже.
– И последний лот, господа! Наше лучшее вино! Сотерн! «Шато д’Икем»! Вашему вниманию!
Русские переглянулись и разочарованно выдохнули. Неужели все?
– Зря деньги экономили, господа коллекционеры, – усмехнулся брюнет. – Можете теперь потратить их любимым женам на подарки. А Елизавета Петровна на себя, поскольку в данный момент не жената.