— Мне кажется, замечательная мысль. И ты ее великолепно воплотишь на практике. За дело!
— Ах ты, моя девочка!
Мне хотелось сказать: «Не забывай этого! Я все еще твоя лучшая девочка».
Я вышла с чашкой кофе на террасу и стала смотреть вдаль, поверх крыш городка, на ярко-синее, безмятежное море. Ни чайки, ни облачка. За моей спиной мужчины, склонив головы, опять приступили к работе, дотошно обсуждая каждую мелочь: ведь шла операция на сердце, и для них, хирургов, ничего важнее ее не было. Скотт мог чудовищно, ужасно напиваться; Эрнест мог жестоко обходиться с теми, кто помогал ему и любил, но все это не имело никакого значения, когда шла операция. Ведь для обоих существовали только пациент на операционном столе и работа, работа, работа.
За неделю после возвращения Эрнеста из Мадрида у нас установился режим, вполне нас устраивавший. Утром на террасе мы пили херес с печеньем, как и Мерфи на вилле «Америка». В два часа, пока Бамби спал или играл с Мари Кокотт, ехали обедать с Мерфи или Маклишами. Когда наступало время коктейля, на нашу подъездную аллею въезжали три автомобиля, так как мы снова объявили карантин и пытались его соблюдать — с передачей деликатесов и выпивки сквозь решетку в заборе.
Первые дни Эрнест упорно работал, пока не понял, что полностью уединиться не удается, а возможно, ему этого и не хочется. Скотт вновь пробовал завязать с алкоголем, но затея с треском провалилась. Они с Эрнестом много говорили о работе, но ни тот ни другой ничего не писали. Они загорали на пляже и, как губки, впитывали похвалу своим талантам, в изобилии изливаемую семейством Мерфи.
Сара была настоящая красавица с выразительными глазами и коротко подстриженными пышными волосами с рыжеватым оттенком. Скотт и Эрнест добивались ее внимания, а Зельда не терпела конкуренции. Ее раздражение росло с каждым днем, но она не могла направить его против Сары. В конце концов, они были подругами и союзницами, и потому свои колкости она приберегала для Эрнеста.
Зельда и Эрнест всегда недолюбливали друг друга. Он считал, что у нее слишком большая власть над Скоттом, что она по натуре разрушительница и вдобавок не совсем в своем уме. Она же была уверена, что Эрнест только изображает из себя мачо, пытаясь скрыть под фальшивой мужественностью слабое женское начало.
— Мне кажется, ты влюблен в моего мужа, — сказала она однажды вечером, когда мы сидели на берегу, крепко перед этим выпив.
— Хочешь сказать, мы с ним голубые? Круто, — отозвался он.
Последовал жесткий взгляд темных глаз Зельды.
— Не он, — сказала она. — Только ты.
Я думала, Эрнест ее ударит, но она пронзительно рассмеялась и, отвернувшись, стала сбрасывать с себя одежду. Скотт, увлеченный разговором с Сарой, мгновенно переключился на жену.
— Какого черта ты это делаешь, сердце мое?
— Играю на твоих нервах, — ответила она.
Справа от нашего небольшого пляжа из моря выступали скалы. Самый высокий камень возвышался футов на тридцать, или даже больше, над водой, которая здесь всегда была бурной и образовывала водоворот над скрытыми в глубине острыми выступами. Туда и поплыла решительно Зельда, а мы с любопытством следили за ней. Что она сделает?
Достигнув цели, она легко забралась на скалу. Скинув одежду, Скотт устремился за ней, но она, опередив его, с боевым индейским кличем нырнула в волны. Пока Зельда находилась под водой, мы пережили ужасный момент, не зная, жива ли она. Но тут раздался веселый смех — Зельда вынырнула на поверхность. В этот вечер луна ярко светила, и мы хорошо видели очертания обоих тел. И слышали сумасшедший смех, с которым Зельда карабкалась на скалу, чтобы повторить прыжок. Скотт следовал за ней, оба были так пьяны, что могли с легкостью утонуть.
— С меня хватит, — сказал Эрнест, и мы пошли домой.
На следующий день, когда мы обедали на террасе, атмосфера оставалась напряженной, пока Сара не попросила:
— Пожалуйста, не пугай нас больше так, Зельда. Это очень опасно.
— Но, Сара, — сказала Зельда, невинно, как школьница, хлопая ресницами, — разве ты не знала? — мы не верим в самосохранность.
В течение последующих дней, когда Полина атаковала нас письмами сначала из Болоньи, а потом из Парижа, я задумалась: верим ли мы с Эрнестом в самосохранность — можем ли бороться за то, что имеем. Возможно, Полина сильнее нас. Лестью она прокладывала себе путь, жаловалась, что находится так далеко и не может помочь, — нельзя ли изменить ситуацию? Писала, что не боится заболеть коклюшем, потому что перенесла его в детстве, и хотела бы приехать и разделить с нами карантин. С этой просьбой она обратилась в письме ко мне, а не к Эрнесту, и меня, как всегда, поразили ее напор и целеустремленность. Она продолжала притворяться, что мы все еще подруги, и ни на дюйм не уступала своих позиций.