— Не терплю, когда ты так говоришь. Тогда я начинаю думать, что мы все разрушили.
— Так и есть, Тэти, — грустно сказала я и закрыла глаза.
43
Хотелось бы мне сказать, что на этом все кончилось, и то, что открылось нам в тот день, положило конец всем договоренностям. Мы агонизировали в полном смысле слова, но что-то заставляло нас пребывать в этом состоянии еще недели — так животное с отрубленной головой может какое-то время двигаться.
На следующей неделе начиналась фиеста в Памплоне. Еще в начале лета было решено, что с нами поедут Джеральд и Сара Мерфи; планы мы не изменили, отправив Бамби, у которого прошел кашель, с Мари Кокотт на несколько недель в Бретань.
В этом году мы остановились в гостинице «Кинтана» в номерах напротив номеров тореро. Каждый день мы занимали лучшие места у самой арены, платил за которые Джеральд. А вечера проводили за одним и тем же столом в кафе «Ируна» в белых плетеных креслах и напивались в стельку. Эрнест, как обычно, был страстным болельщиком и занялся просвещением Джеральда и Полины с тем же тщанием, как делал это раньше со мной, Дафф, Биллом Смитом, Гарольдом Лоубом, Майком Стрейтером и любым, кто хотел его слушать. Джеральд относился серьезно ко всему, что касалось корриды. Эрнест взял его на арену к любителям, и они оба испытывали свое мужество, состязаясь с годовалыми бычками; Эрнест на этот раз был безо всего, а Джеральд — вцепившись в плащ побелевшими пальцами. Когда бычок на большой скорости бросился на Джеральда, тот в последний момент сумел отвлечь животное этим плащом, перекинув его на другую сторону.
— Отличная вероника, старик, — похвалил Эрнест уже в «Ируне» Джеральда, но тот знал: на самом деле Эрнест не считает, что он проявил себя достаточно крепким и сильным мужчиной. Он не поверил Эрнесту и не счел себя достойным похвалы.
— Обещаю на следующий год сделать это лучше, Папа, — сказал Джеральд. — Для меня это важно.
Я улыбнулась Джеральду через стол, потому что сама за последние месяцы не сделала ничего хорошего. Такой несчастной я давно себя не чувствовала, и Эрнест был как в воду опущенный, а у Полины, сидевшей напротив, был такой вид, что она вот-вот разрыдается. Все были не в своей тарелке. Никто не жил согласно своим убеждениям.
В конце этой хаотичной недели Полина вместе с супругами Мерфи уехала на поезде в Байонну. Она возвращалась в Париж на работу. Мы отправились в Сан-Себастиан, как делали всегда. Но в какой-то момент я поняла, что планы никого не удерживают. С каждым днем ситуация становилась все хуже.
В Сан-Себастиане, где не было Полины, стало немного спокойнее, но это означало только то, что можно было открыто ссориться, не боясь свидетелей. Ничего нового мы друг другу сказать не могли, но хватало и старого, если вносить в него побольше яду.
— Она шлюха, — говорила я. — А ты трус и эгоист.
— Ты не любишь меня. Ты не умеешь любить, — говорил он.
— Ненавижу вас обоих.
— Что тебе от меня надо?
— Ничего. Хочу, чтобы ты умер.
Мы ставили себя в неудобное положение в кафе и такси. Напивались до чертиков, потому что иначе не могли уснуть, но если слишком уж перебирали, то вообще не спали и лежали молча рядом, стиснув зубы, с воспаленными и покрасневшими от слез глазами.
Полина продолжала писать каждый день, и ее голос осиным жужжанием звучал в моих ушах: «Я так тоскую по моим любимым. Пожалуйста, пиши мне, Хэдли. Я знаю, мы можем заботиться друг о друге и быть счастливы. Я это точно знаю».
— Так больше продолжаться не может, — сказал однажды Эрнест, взяв в руки одно из писем Полины и снова откладывая его. — А ты как думаешь?
— Надеюсь, не может.
— Мир распадается к чертям собачьим.
— Да, — согласилась я.
— Ты начинаешь с кем-то жить, ты любишь этого человека, и кажется, что тебе этого достаточно. Но никогда не бывает достаточно, разве не так?
— Не могу сказать. Я больше ничего не понимаю о любви. Просто хочу на какое-то время перестать вообще чувствовать. Можно это сделать?
— Для этого и существует виски.
— Оно лишает меня сил. Тогда я становлюсь как открытая рана, — сказала я.
— Давай поедем домой.
— Пора. Но не вместе. Все кончено.
— Я это знаю, — сказал он.
Мы посмотрели друг на друга из разных концов комнаты, все прочли в глазах и после этого долго не могли говорить.
Возвращаясь в Париж, мы остановились на ночь на вилле «Америка», но теперь уже не пытались никого дурачить, даже себя. За коктейлем на пляже мы сказали Джеральду и Саре, что расстаемся.