— Не может быть, — не поверил Джеральд.
— Может. И есть, — сказал Эрнест, опустошая бокал. — Но пока держите это в секрете, хорошо?
Сара послала мне сочувственный взгляд — настолько сочувственный, насколько было в ее силах, и встала, чтобы приготовить еще коктейли с мартини.
— Как вы собираетесь уладить необходимые дела? Где будете жить? — спросил Джеральд.
— Мы еще как следует над этим не думали, — ответила я. — Все ведь в новинку.
Некоторое время Джеральд задумчиво смотрел на море, а потом сказал Эрнесту:
— Ты ведь знаешь, у меня есть студия на улице Фруадо. Если хочешь, располагай ею. Живи, сколько нужно.
— Чертовски мило с твоей стороны.
— На друзей надо рассчитывать, правда?
Сара вернулась в сопровождении Дона Стюарта и Беатрис Эмс, его хорошенькой жены. Они проводили медовый месяц в городской гостинице.
— Дональд, — сказала я и по-дружески тепло его обняла, но он был бледен и выглядел смущенно, да и Беатрис тоже. Сара явно сообщила им новости по дороге к пляжу. Она времени зря не теряла.
К стоявшему на песке круглому мозаичному столику принесли еще стулья, и мы многозначительно выпили, глядя, как понемногу темнеет.
— Должен сказать, я думал, ваш брак прочен, как скала, — сказал Дональд.
— Могу это понять, — отозвался Джеральд и повернулся к Саре. — Разве я не говорил всегда, что такой семьи, как у Хемингуэев, больше нет? Что они, похоже, замахнулись на нечто большее?
— Хватит об этом, — вмешался Эрнест. — Прекратим вскрытие трупа. Нам и так тяжело.
— Давайте поговорим о чем-нибудь веселом, — предложила я. — Расскажи нам о свадьбе, Дон.
Дон вспыхнул и посмотрел на Беатрис, хорошенькую девушку в стиле «Гибсон-герл»,[15] с высоким лбом и алыми губами сердечком, но тут хладнокровие ей изменило.
— Не думаю, что сейчас время говорить об этом, — сказала она. — Это будет неправильно.
— Да бросьте, — сказал Эрнест. — Со временем привыкнете. — Он плотно сжал сухие губы, в глазах стояла безысходность. Я видела, что для него все совершалось слишком быстро, но он как-то справлялся с этим при помощи джина и небрежной болтовни. Конец надвигался в течение долгих месяцев, еще со времени Шрунса, и вот сейчас он наступил, но мы оказались к нему не готовы.
Только на следующий день, когда мы возвращались на поезде в Париж, на нас обрушилось осознание того, что произошло. День был душный и гнетуще жаркий, а поезд набит до отказа. В нашем купе ехала американка, она везла в клетке с замысловатым узором маленькую желтую канарейку. Не успели мы с ней поздороваться, как она завела подробный рассказ о канарейке, подарке для дочери, которая собралась выйти замуж за швейцарского инженера, но мать успела вмешаться и разрушила этот союз.
— Я сразу поняла, что ему надо дать от ворот поворот, — сказала женщина. — Вы ведь знаете этих швейцарцев.
— Да, конечно, — сказал Эрнест, почти не разжимая губ. Ничего такого на самом деле он не знал. — Простите, — извинился он. — Пойду поищу проводника. — Вернулся он с бутылкой бренди, и мы пили спиртное прямо из стаканчиков для воды.
Когда мы проезжали Марсель, из окна все выглядело пыльным и беловато-серым — оливы, фермы, стены из булыжника и холмы вдали. Все казалось удивительно выцветшим, а женщина продолжала говорить о разрушенной свадьбе и о том, что надеется — дочь ее простит. Я выпила бренди и налила еще, пытаясь не слушать болтовню женщины. Птичка мило чирикала, но я поняла, что и ее не хочу слушать.
Наступил вечер. Женщина наконец сомкнула глаза и захрапела, отяжелевшая голова ее раскачивалась на плечах. Поезд приближался к Авиньону, и мы увидели, как на высохшем поле горит фермерский домик. Языки пламени вырисовывались на потемневшем небе, за осевшей оградой бегали туда-сюда охваченные паникой овцы. Огонь, должно быть, заявил о себе раньше: мебель вытащили в поле подальше от дома, и мужчины продолжали спасать, что могли. Мне бросились в глаза розовая эмалированная ванна, кресло-качалка и детская коляска рядом — от всего этого щемило сердце. Это была чья-то жизнь, свалка мебели — как груда спичек. Мебель казалась не спасенной, а брошенной, в то время как дым большими клубами вздымался ввысь.
Под утро мы подъехали к Парижу. Эрнест и я мало спали ночью, но и разговаривали тоже мало. Мы только пили и смотрели в окно, за которым не кончались следы разрухи. На окраине города, вблизи Шуази-ле-Руа, поврежденный в аварии багажный вагон тащили в облаке дыма в дальний конец путей.
— Неужели мы действительно приехали? — спросила я Эрнеста.
15
Чарльз Гибсон (1867–1944) — американский художник, создавший тип «девушки Гибсона», на какое-то время определившей стиль моды.