Его не испугал даже мой громкий тон.
– Какого черта! При чем тут я? Что за бестолковая вера в мою пресловутую доброту… Нет ее у меня, нет, понимаете, бывшая вы принцесса и нынешний упрямый вы мул? Ведь я убил только что вашего маркиза де Манда, убил зверски, и убил бы еще десятки раз, если бы нужно было…
– Вы убили? – прошептала я.
– Я приказал проломить ему череп. А сейчас он, вероятно, уже плавает в Сене. Завтра его выловят… Ну что? Довольны вы моей добротой?
Я молчала, опустив голову. Такой прием не сулил ничего хорошего, но я не могла вот так, сразу, отказаться от всякой надежды… Дантон должен помочь, иначе… иначе, черт возьми, я со злости пристрелю его прямо в этом кабинете! Тогда я была уверена, что могу сделать это. Мне благоприятствовало и то, что подобного решительного поступка от меня никто не ожидал.
– Сударь, но ведь Мария Антуанетта – не Манда, – задыхаясь, начала я. – Вы должны понять… Вы же знаете, что такое зверство толпы. Дайте возможность королеве куда-нибудь уйти из Тюильри. Я не говорю убежать… От побега она и сама отказывается. Дайте ей возможность укрыться в достойном месте, чтобы пережить это ужасное время, а там делайте с ней что хотите. Вплоть до тюрьмы…
– Послушайте, – вдруг прервал он меня, вытряхивая пепел из трубки на пол. – Что вы так о ней беспокоитесь? Какого черта вы сюда явились – ради этой австрийской шлюхи? Вам десять раз могли отрезать голову… Или вы дура, или святая. Но ведь я вижу, что ваши мозги устроены совсем не по-дурацки, а вид у вас таков, что мужчины не позволят вам стать святой.
Этих неожиданных, нелепых и крайне непонятных слов я не могла вынести. Волнения сегодняшнего дня, ужасы и страхи, слезы, уже столько раз душившие меня, переполнили меру моего терпения. Закрыв лицо руками, чувствуя унизительное бессилие и безотчетный, ни с чем не сравнимый страх, страдая от одиночества и беззащитности, я разразилась громкими рыданиями. Слезы текли у меня по щекам, я плакала, глотая соленые капли, и уже не пыталась никого и ни о чем просить. Обессиленная, я села в кресло, уткнулась лицом в ладони… Весь мир казался мне расплывшимся, туманным и бесформенным, как страшный призрак.
Дантон грубо откинул назад мою голову, почти насильно разжал стаканом мои губы и влил мне в рот порядочную порцию холодной воды. Я поперхнулась, отчаянно закашлялась, зажав рот платком, и, как во сне, слушала голос Дантона, звучавший сверху.
– Прекратите этот рев. Черт побери, я этого терпеть не могу. Не становитесь жалкой, это не к лицу ни одной женщине, а тем более красавице. Что ж до австрийской шлюхи, то я еще до вашего чудесного появления решил ее спасти. Как ни говори, королевой она была плохой, зато шлюхой – отменной…
Забывая утереть слезы, я быстро стала искать в складках юбки деньги Марии Антуанетты. Мне даже не показалось необходимым возразить на то низкое обвинение в адрес Марии Антуанетты… В конце концов, кому-кому, но не Дантону доказывать ошибочность его утверждений.
Он пристально следил за моими движениями, словно опасаясь какого-то подвоха с моей стороны или, как тигр, готовясь мгновенно перехватить мои руки, если я вдруг выхвачу нож или пистолет.
– Не бойтесь, – сказала я, протягивая ему сверток. – Вот, возьмите. Здесь пятьдесят тысяч экю.
– Гм, деньги? – прорычал он, привычно взвешивая сверток в руке. – Тысяча чертей, я полагал, что тружусь всухую. Клянусь сатаной, дорогая, вы сделали правильно, предложив мне деньги!
Дантон задумался на мгновение, затем презрительно усмехнулся и добавил:
– Это, конечно, подкуп, но что поделаешь, если эти тысчонки такая незаменимая вещь в этом мире.
Дверь распахнулась так стремительно, что мы не успели даже вздрогнуть. Дантон опрометчиво и с какой-то шальной смелостью все так же сжимал в руке деньги, словно смеялся над тем, что его могут обвинить в продажности.
– Дантон, Дантон! – завопил санкюлот, потрясая пикой. – Мы поймали шпиона! Он только что пытался подкупить нашего Вестермана, чтобы тот отвел наши отряды от дворца.
Подобные слова, обращенные к Дантону, который сам только что был подкуплен, казались по меньшей мере странными, но санкюлот, разумеется, этого не понимал.
– Подкупить? – разгневанно рявкнул Дантон. – Какого черта вы сразу не свернули шею той свинье, что совала патриотам деньги?
– Гражданин, мы думали, сперва стоит его допросить. При этом «бывшем» было целых три тысячи ливров…
– Гм, три тысячи?
Дантон гневно сплюнул на пол.
– Черт возьми, с какой стати я буду возиться со шпионами! Бросьте его в Сену, и на этом точка… А для начала захлопни дверь с другой стороны – я по уши занят работой.
Дверь послушно захлопнулась. Я была удивлена тем, как повинуются ему эти мятежные люди. Над ними Дантон имел почти такую же власть, как барон де Батц в стане аристократов. Только Дантон был проще, грубее, вульгарнее, от него не веяло мистикой.
– Что ж, – произнес он задумчиво, – может быть, я и продажная девка, возможно, я продаюсь, но зато я спасаю всех и вся.
– Так поспешите спасти королеву и Людовика.
– Спасти? – он повернулся ко мне. – Святой Боже, но ведь это просто пустяк. Идите за мной, сейчас вы увидите, что я сделаю.
Стремительно, размашисто и широко он шагал по коридору, отыскивая нужную дверь. Я едва поспевала за ним, абсолютно не подозревая, что он задумал. Вероятно, кому-то из своих верных людей он отдаст поручение… Но кому? И каким образом оно будет исполнено?
Я мельком взглянула в комнату через плечо Дантона и успела заметить человека, что-то старательно пишущего, едва ли не высунув от натуги язык. Мне показалось, что я знаю этого человека – некоего Редерера, прокурора-синдика…
– А, ты здесь! – довольно презрительно воскликнул Дантон, переступая порог. – Приготовься, есть очень важное дело…
Редерер вскочил, направляясь к знаменитому трибуну, но тот жестом остановил его, небрежно присел на стол.
– Что такое, – дрожащим голосом произнес прокурор, – ведь оборона Тюильри уже обезглавлена…
– Послушай меня, болван! Да, все предусмотрено, мы победим. Но хотят сегодня убить короля, а я считаю, что сейчас это было бы вредно… Конечно, те, кто за герцога Орлеанского, были бы довольны исчезновением Людовика. Но это слишком осложнило бы дело…
– Но здесь ничего от меня не зависит, Жорж… Разве я могу что-то сделать? Надо было приказать Тулану, Вестерману, чтобы они не трогали Людовика.
– Ты что, хочешь давать мне советы, Редерер? Молчи и слушай. Я за то, чтобы короля не убивали. Поручаю тебе это дело. Уговори Людовика покинуть дворец и попытаться получить убежище в самом Собрании. Собери всех своих муниципальных чиновников… В Собрании мы спокойно проведем отречение Людовика и отправим его на покой.
Редерер с каждым словом бледнел все больше и больше, губы у него заметно дрожали.
– Ты хочешь, чтобы я отправился в Тюильри?
– Ты поразительно догадлив, друг мой! – подтвердил Дантон с насмешливой улыбкой.
– Очень сожалею, Дантон, но я… я не в силах это сделать.
– Это почему же? – громко спросил этот великий политик, перегибаясь через стол и красноречиво сжимая кулаки. – С каких это пор ты стал увиливать от моих поручений?
– Дантон, твои поручения становятся слишком опасны, – с усилием выдохнул Редерер.
Одним прыжком гигант перемахнул через стол – это казалось удивительным для его грузного большого тела – и, схватив прокурора за манишку, встряхнул так, словно собирался вытрясти душу.
– Ради Бога, Жорж! – завопил прокурор-синдик. – Ведь это не доказательство…
Мне показалось, что Дантон сжал своими могучими руками горло Редерера и начал его душить. Прокурор явно задыхался и выкрикивал что-то хриплое и крайне непонятное, а Дантон тем временем, угрожающе вытянув подбородок и глядя Редереру прямо в лицо, внушал ему яростно и в то же время убийственно спокойно:
– Так, кажется, наш прокурор решил загребать жар чужими руками? Будь осторожен, мой дорогой: мы все начали эту пьесу, и теперь каждый должен сыграть в этой трагедии свою роль. Тот, кто хотел бы остаться простым зрителем, рискует за это поплатиться своей головой. Не упорствуй и не отлынивай, иначе тебе это припомнят. Я не буду терять тебя из виду и сделаю так, что о тебе будут судить не по твоей болтовне, а по твоим делам. Ты запоминаешь то, что я тебе говорю?