— Вы очень молоды! — заметил он.
Доминик встал, не имея сил справиться с охватившим его чувством гадливости.
— Я не просил приводить меня сюда, — проговорил он.
Однако больной поспешно вытащил из-под одеяла исхудавшую руку и схватил монаха за полу сутаны.
— Нет, останьтесь! — продолжил он. — Я хотел сказать, что в вашем возрасте вы, может быть, недостаточно размышляли о мрачной стороне жизни и не найдете ответа на вопросы, которые я хочу вам задать.
— Что мне на это сказать? — отвечал священник. — Если вы будете спрашивать, взывая к моей душе, я отвечу вам от всей души; если вы обратитесь к моему разуму, я постараюсь ответить, сообразуясь с разумом.
Наступило молчание. Монах продолжал стоять.
— Садитесь, святой отец, — умоляюще проговорил г-н Жерар.
Доминик снова опустился на стул.
— Теперь, святой отец, — промолвил больной, — Небом заклинаю: пусть вас не возмущают просьбы, с которыми я собираюсь к вам обратиться, и прежде всего обещайте мне, что не уйдете, пока не выслушаете мою исповедь до конца... Для такой тайны, как моя, довольно будет и одного свидетеля!
— Говорите, — сказал священник.
— Вы лучше меня знаете догматы Церкви, которую представляете, святой отец...
Господин Жерар замолчал.
— Святой отец, — продолжал он после некоторого колебания, — вы верите в загробную жизнь?
Священник взглянул на него, не скрывая презрения.
— Если бы я не верил в мир иной, — заметил он, — разве в этом мире я надел бы на себя сутану?
Господин Жерар тяжело вздохнул. Довод доминиканца вполне его убедил.
— Да, понимаю, — сказал он. — А вы верите, святой отец, что в загробной жизни человеку воздается по делам его?
— А иначе зачем же загробная жизнь?
— И вы полагаете, святой отец, — продолжал умирающий, — что исповедь совершенно необходима для отпущения наших грехов и что прощение Господне может снизойти на виновного лишь через посредство Божьего слуги?
— Так утверждает Церковь, сударь.
— Однако я считал, — начал было умирающий, — что в случае полного раскаяния...
— Да, разумеется, — согласился доминиканец, всем своим видом показывая, как ему неприятен этот теологический спор, — разумеется, в том случае если Божьего посланника рядом не оказалось, полное раскаяние может заменить отпущение грехов.
— Значит, человек, который полностью раскаивается...
Священник посмотрел на умирающего.
— ...который раскаивается или думает, что раскаивается?..
Господин Жерар умолк.
— Какой грешник может похвастать полным раскаянием? — спросил доминиканец. — Какой преступник возьмется утверждать, что его раскаяние не продиктовано страхом, а угрызения совести — ужасом? Какой умирающий может сказать: "Если завтра Господь вернет мне жизнь, я употреблю ее на искупление совершенного мною зла"?
— Я! Я! — вскричал г-н Жерар. — Я могу это сказать!
— В таком случае, — заметил священник, — я вам не нужен, сударь.
И он снова поднялся.
Но г-н Жерар быстрым как мысль движением вцепился в его сутану и прошептал:
— Нет, нет, останьтесь, святой отец!.. Я сам себя обманываю: не раскаяние, не угрызения совести заставляют меня говорить, а смертельный ужас! Мне нужно прощение людей, прежде чем я предстану перед Господом! Останьтесь, святой отец, умоляю вас!
Доминик снова сел и смиренно проговорил:
— Я здесь, чтобы исполнять вашу волю, а не свою. Если бы не это, Бог мне свидетель, я ушел бы прямо сейчас. Вы говорили об ужасе. Не знаю почему, но, слушая вас, я испытываю почти такой же ужас, как и тот, что удерживает вас от признаний.
— Святой отец, — продолжал г-н Жерар, — правда ли, что я близок к смерти, как говорят?
— Об этом надобно спросить у доктора, а не у меня, брат мой, — отвечал священник.
— Мне кажется, я еще полон сил и могу повременить, святой отец... — неуверенно продолжал больной. — Не могли бы вы прийти завтра... или сегодня вечером?
— Возможно, вы и подождали бы, да я не вернусь: мне надлежит исполнить священный, печальный долг, поэтому через два часа я уезжаю в Бретань.
— A-а, вы уезжаете... Покидаете Париж... через два часа?
— Да.
— Надолго?
— Как будет угодно Господу! Я еду утешить отца, потерявшего сына.
— Ну, — пробормотал больной, — значит, так тому и быть... Стало быть, вас послал сам Господь... Так вы уезжаете? Наверное?
— Да, если только Господу не будет угодно вернуть к жизни покойника, которого я собираюсь сопровождать.
— А вы уверены, что это чудо невозможно?