"Отлично! — шепнула мне Ореола. — Садовник в восемь вечера уходит ночевать к зятю в Морсан, мы будем одни!"
"Одни, — машинально повторил я. — Одни..."
"Да, — подтвердила Ореола, — одни, потому что мы будто все предвидели и вовремя отделались от Гертруды".
Слово "мы" напомнило мне о преступлении, в котором я был соучастником. Мой лоб покрылся испариной! Я понял, что пора призвать на помощь всю мою силу, что необходимо бороться. Но я уже давно не имел сил. Давно уже я подчинялся чужой воле и не мог более сопротивляться.
"Ну-ну, за стол! — пригласила Ореола. — Не станем же мы упускать такой случай! Давай подкрепимся и воспользуемся подходящей минутой!"
Я знал, что имела в виду Ореола, когда хотела или, вернее, предлагала мне "подкрепиться": это значило опоить меня до такой степени, чтобы я во хмелю, когда мною будто овладевал демон насилия и безумия, перестал отвечать за свои поступки. Если того требовали обстоятельства, Ореола подмешивала в вино порошок, возбуждавший чувственность, и я почти терял голову. Уж не у Светония ли вычитала Ореола, что, когда сестра Калигулы — убийца родственников и повинная в кровосмешении любовница — толкала его на преступление, она действовала именно так? Или Ореола сама была носительницей зла и потому угадала, что шпанская муха может заменить гиппомане?
В ту ночь, когда умерла Гертруда, я уже испытал то же хмельное озлобление, что охватило меня вечером девятнадцатого августа после ужина. Я встал из-за стола около восьми часов. Начинались сумерки. Все, что я помню, — это безостановочно нашептывающий мне на ухо голос:
"Займись мальчишкой, я возьму на себя девчонку".
Я, отупевший, бесчувственный, разбитый, отвечал:
"Да... да..."
"Но сначала, — продолжал тот же голос, — примем необходимые меры, чтобы подозрение пало на господина Сарранти".
"Да, — повторил я, — пусть подозревают господина Сарранти".
"Иди сюда!" — послышался приказ.
Я почувствовал, что меня ведут в кабинет, где я обыкновенно занимался бумагами. Там в бюро я держал триста тысяч франков, привезенные из Корбея, перед тем как передал их господину Сарранти. Ореола заперла ящик на ключ, потом взломала щипцами замок.
"Понимаешь?" — спросила она.
Я озадаченно смотрел на нее и молчал.
"Он взломал замок, украл у тебя деньги, которые ты привез от нотариуса, и был таков. А дети вошли в ту минуту, как он забрался в ящик с деньгами. Он испугался, что они на него покажут, и отделался от них".
"Да, — повторил я, — да, отделался..."
"Теперь понимаешь?" — в нетерпении спросила Ореола; она едва скрывала радость, увидев, до какого беспомощного состояния ей удалось меня довести.
"Да, понимаю... Но он будет отрицать!"
"А разве он вернется, чтобы отрицать? И кто будет его искать в Индии? Осмелится ли он вернуться во Францию, будучи осужден как заговорщик, вор и убийца?"
"Нет, не посмеет".
"К тому же мы будем миллионерами, а когда есть миллионы, многое можно сделать!"
"Как же мы станем миллионерами?" — спросил я заплетающимся языком, тупо смотря на нее.
"Ты займешься мальчишкой, я возьму на себя девчонку", — повторила Ореола.
"Верно".
"Идем вниз".
Помню, что я инстинктивно сопротивлялся. Она увлекла меня за собой и заставила спуститься. Дети сидели на крыльце и любовались закатом.
"Как странно! — сказал я. — Мне кажется, что все небо в крови".
Завидев меня, дети встали и, держась за руки, подошли ко мне.
"Пора домой, дядя Жерар?" — спросили они.
Их голоса произвели на меня странное действие: я не мог отвечать, я задыхался.
"Нет пока, — вмешалась Ореола. — Можете поиграть, мои дорогие!"
— Этого мне не забыть никогда!.. — продолжал умирающий. — Хоть я и был пьян, но видел их, как вижу сейчас перед собой, ангелочков Господних: мальчик — белокурый, свеженький, розовощекий; девочка — серьезная, черноволосая, она пристально смотрит на меня и словно спрашивает, почему у меня дрожат руки, что означают мутный взгляд, неровная походка... Пробило восемь. Я услышал, как захлопнулись ворота парка: это ушел садовник. Я огляделся и не увидел Ореолы. Где она была?.. Я вздохнул с облегчением, хотел было взять детей и убежать подальше. Может, я так бы и сделал, но почувствовал, что сам с трудом держусь на ногах. Я прошептал: "Дети! Бедные мои дети!"
В это мгновение снова появилась Ореола.
В руке она держала мое ружье.
"Возьмите, господин Жерар", — сказала она и протянула его мне.
Но моя рука отказывалась его держать.
"Дядюшка! — вскричал юный Виктор. — Ты собираешься в засаду?"