— Да что такое? — в один голос воскликнули молодые люди.
— А то, — отозвался Петрус, — что я вижу перед собой прекрасную модель для карикатуры Шарле или лучший персонаж для Поля де Кока, какие когда-либо доводилось наблюдать человеку в течение счастливых и безумных суток, называемых последним днем масленицы!
— Ну-ка, посмотрим! — проговорили двое друзей, подходя к окну.
— Посмотрите, посмотрите, я не жадный! — пошутил Петрус.
Людовик и Жан Робер высунулись из окна.
Хотя мастерская Петруса находилась, как мы уже сказали, на Западной улице, окнами она выходила на площадь Обсерватории. Эта самая площадь и служила сценой для героя, достойного, по выражению Петруса, карандаша Шарле или пера Поля де Кока. Один вид этого человека неожиданно развеселил молодого художника.
Героем такого романа или моделью для такой карикатуры был человек во всем черном, скорее маленький, чем высокий, скорее толстый, нежели худой. Незнакомец в печальном одиночестве прогуливался с тростью в руке по аллее Обсерватории.
Со спины толстый коротышка не представлял собой ничего особенно комичного.
— Что, черт возьми, смешного ты нашел в этом господине? — спросил Жан Робер у Петруса.
— Мне кажется, он такой же как все, — прибавил Людовик, — пожалуй, у него чуть подергивается правая нога — и только.
— Этот человек отнюдь не такой как все! Тут вы ошибаетесь! — возразил Петрус. — И вот вам доказательство: я бы хотел быть таким, как он.
— В чем же ты ему завидуешь? — спросил Жан Робер. — Если мы можем тебе предложить то, что у него есть, и если это продается, я сейчас же побегу к нему и куплю это для тебя!
— Что у него есть особенного, спрашиваешь? Скажу... Прежде всего, он один, у него нет двух друзей, которые ему докучали бы, как вы надоедаете мне. А это уже кое-что! Кроме того, я скучаю, а он развлекается.
— Как развлекается? — спросил Людовик. — Он весел как утопленник!
— Этот человек развлекается? — переспросил в свою очередь Жан Робер.
— До колик!
— Честное слово, что-то я, во всяком случае, этого не замечаю, — возразил Людовик.
— А я вам говорю, что про себя этот человек хохочет во все горло, и я вам сейчас докажу, что я прав... Хотите?
— Да! — выпалили оба друга.
— Хорошо. Приготовьтесь ко всему, — предупредил Петрус.
Сложив ладони рупором, он крикнул:
— Эй, сударь! Вы, вы... тот, что гуляет внизу!.. Сударь!
Господин был на улице один, он понял, что обращение может относиться только к нему, и обернулся.
Все три наших героя не могли удержаться от такого же хохота, который сотрясал Петруса за несколько минут до этого.
Гуляющий посмотрел на них с важным видом; ему можно было дать от сорока до пятидесяти лет; на лице у него было что-то вроде маски: накладной картонный нос в три-четыре дюйма длиной.
— Чем могу служить, сударь? — спросил незнакомец замогильным голосом.
— Ничем, сударь, — отвечал Петрус, — абсолютно ничем! Мы уже увидели то, что хотели увидеть.
Он обернулся к друзьям и спросил:
— Что вы на это скажете?
— Готов признать, — ответил Жан Робер, — что этот господин со спины выглядит вполне степенным, а спереди на него невозможно смотреть без смеха.
— Я предложу Академии наук, — подхватил Людовик, — учредить премию за самый точный диагноз заболевания, которым страдает человек, гуляющий в черных панталонах, черном рединготе, круглой шляпе и с накладным носом.
— И тебе будет причитаться приз, премия, поощрение за это открытие? — презрительно бросил Петрус.
— Слушай внимательно! — воскликнул Жан Робер, обращаясь к Людовику. — Петрус сегодня не прочь поиграть в отгадки: он сам тебе сейчас скажет, что это такое.
— Ручаюсь, что он этого не сделает! — воскликнул Людовик.
— Возможно, Петрус видит в этом человеке нечто большее, чем накладной нос.
— А если бы у него были накладные волосы, куда бы это привело нашего Петруса?
— Туда же, куда Христофора Колумба привело увлечение парусниками, а Ньютона — упавшее яблоко. Или, например, куда привела Франклина молния, угодившая в воздушного змея! К открытию истины! — проговорил Петрус с напускным воодушевлением (эта манера речи, придававшая комический оттенок любому разговору, была характерна для того времени).
— Послушай, — сказал Жан Робер, — какой-то философ сказал, что любой человек, который открыл что-то новое и хранит это в тайне от всех, — плохой гражданин. Так о какой истине ты собирался нам поведать, Пет-рус?