— Ах, господин Мюллер, — задыхаясь, прошептал Жюстен, — мне еще рано обедать.
— Как жаль, что ты не можешь поехать со мной! Ведь это невозможно, не правда ли?
— Совершенно невозможно.
— Понимаю… У тебя уроки музыки, репетиторство, счета, корректура… Ты, верно, намерен все это возобновить?
— Да, — вздохнул Жюстен.
Мюллер был так взволнован, что не расслышал его вздоха.
Этот вздох — столь же печальный, как последний привет Вебера, — был прощанием с единственной надеждой.
Стоило Жюстену сказать: «Мне нужна ваша тысяча франков, дорогой господин Мюллер, потому что я еще не пришел в себя после болезни; мне нужна ваша тысяча франков, чтобы прокормить мать и сестру; вы увидитесь с Вебером позже или даже не увидитесь вовсе, — только останьтесь, славный Мюллер, останьтесь!» — и Мюллер, испустив, может быть, не менее печальный вздох, чем Жюстен, несомненно остался бы.
Жюстен промолчал. Он обнял г-на Мюллера, простился с ним, затем возвратился к себе, обливаясь слезами, и в изнеможении рухнул на кровать.
В пять часов того же дня Мюллер уехал в Дрезден.
После отъезда Мюллера средства семейства истощились до последнего су.
Поправившись, Жюстен предпринял еще одну попытку возобновить прежние уроки и подыскать новые, однако две трети родителей отвечали ему с трогательной заботой:
— У вас очень слабое здоровье!
Тогда молодому человеку, доведенному до отчаяния — ведь ему почти изменило мужество, ведь он почти потерял всякую надежду, ведь он почти лишился рассудка, — пришла мысль организовать начальную школу в этом нищем предместье, где было слишком много детей и слишком мало денег.
Сначала одна славная работница решилась отдать к нему в учение сынишку; потом другая, трудившаяся целый день напролет и не знавшая, куда пристроить своего малыша, доверила ему ребенка (потому, что некуда было его деть, а не ради того, чтобы он выучил четыре арифметических правила); третья привела к Жюстену сразу двух учеников — семилетних близнецов.
Спустя полгода у него уже было восемь белоголовеньких, свежих, розовощеких школьников; но ему приходилось заниматься с ними целый день, и восемь его пансионеров приносили ему сорок франков в месяц: как мы уже рассказывали в начале предыдущей главы, за пять франков в месяц он одаривал их всеми сокровищами письма, чтения и четырех арифметических действий.
Впрочем, и поныне бедным школьным учителям в этих трущобах платят не больше того, что получал Жюстен.
А через два года, к июню 1820 года, у него стало уже восемнадцать учеников; таким образом, он зарабатывал тысячу восемьдесят франков в год, и на эти деньги они жили втроем. Жили, если понимать под этим словом «не умирали с голоду»!
А г-н Мюллер успел съездить в Дрезден и вернуться оттуда; он повидался с Вебером, провел весь свой каникулярный месяц с ним, а когда возвратился, сказал Жюстену:
— Я истратил все до последнего су, но, слово виолончелиста, я не жалею!
XV
УЧИТЕЛЬ У СЕБЯ ДОМА
Жюстен занимал в двухэтажном доме первый этаж.
Наверху было всего две комнаты и чулан, превращенный в кухню.
На втором этаже жила мать юноши и его сестра.
Этот домишко, стоявший особняком во дворе и соприкасавшийся с соседними домами только одной стороной, был, по всей вероятности, построен когда-то хозяином бумагопрядильни: ее развалины можно было разглядеть в нескольких шагах от дома Жюстена.
Вот в этом мрачном убогом прибежище, которое скудно освещалось лишь со двора, окруженного высокими домами, прозябали мать, дочь и сын.
Мать, бедная женщина, лишившаяся зрения, как мы уже говорили, занимала первую комнату, куда ее дети приходили по вечерам; за весь год она, может быть, всего три раза переступала порог своей комнаты.
Набожная, одинокая, слепая, она не теряла присутствия духа.
Никто никогда не слышал, чтобы она сетовала на судьбу: она отличалась высоким смирением римской матроны и воплощала собой суровую добродетель; живи она в Спарте, ее бы обожествляли; римский сенат издал бы указ о том, чтобы все обнажали перед ней голову как перед жрицей великой богини.
Французское общество ее мучило.
Ох, уж это французское общество! На сей раз ему мы объявляем бой!
Мы отлично понимаем, что истощим свои силы, как Иаков в битве с ангелом; однако, когда мы предстанем перед Господом и он нас спросит: «Что вы сделали?», мы ответим ему: «Мы не могли победить; но мы боролись».