— Это еще не причина, племянник. О характере человека можно судить по тому, как он ходит, как держится, как поворачивает голову, двигает руками. Министр ходит иначе, чем его подчиненные, кардинал двигается не как аббат, хранитель печатей — не как нотариус. Ты хочешь ходить как привратник или как сторож? А твой костюм? Он производит жалкое впечатление. Что за осел его шил?
— Ваш портной, дядя.
— Прекрасный ответ! Да если я дам тебе своего повара, как дал портного, через полгода он будет готовить отраву. Пригласи господина Смита…
— Боже меня сохрани, дядя. Он и так приходит достаточно часто без приглашения, чтобы я его еще звал!
— Так-так… Ты задолжал портному?
— А вы хотите, чтобы я отсылал его к вам?
— Черт побери, я буду рад!
— Велика радость, дядюшка!
— Хорошо, мы еще вернемся к этому вопросу… Я тебе советовал вызвать к себе портного и спросить: «Кто одевает моего дядю?» И если он тебе ответит: «Я!», то господин Смит — хвастун; это все равно как если бы мой повар ответил, что это он занимается кухней! Дело не в одежде, дорогой мой, а в том, как ее носишь. Подражай мне, Петрус, шестидесятивосьмилетнему старику, — придай элегантность той вещи, которую носишь, и ты станешь очаровательным кавалером, как бы тебя ни звали — Эрбелем или Куртене.
— Какое это, по-моему, кокетство, дядя!
— Однако именно так обстоит дело.
— А почему, собственно говоря, вам вздумалось заняться моим костюмом? Уж не собираетесь ли вы, случайно, сделать из меня денди?
— Ты вечно впадаешь в крайности. Не хочу я делать из тебя денди; я намерен превратить тебя в элегантного молодого человека, моего племянника. Ты только задумайся: когда ты проходишь мимо наших знакомых, они говорят тем, кто с нами незнаком: «Видите этого молодого человека?» — «Да». — «У его дяди пятьдесят тысяч ливров ренты!»
— Дядя! Кто это говорит?
— Все матери, у которых есть дочки на выданье, сударь мой.
— А я-то вас слушал серьезно! Знаете, дядя, вы эгоист, и больше ничего.
— Что?
— Я знаю, куда вы клоните; вы хотите от меня избавиться: собираетесь женить!
— А если и так, то что же?
— Я вам уже сто раз за последний год говорил и повторяю: нет, дядя!
— Ах, Боже мой! Можешь говорить это сто, тысячу, десять тысяч раз, но наступит день, когда ты скажешь «да».
Петрус улыбнулся.
— Возможно, так и будет, дядя. А пока воздайте мне должное и признайте, что до сих пор я говорил «нет».
— Послушай, ты такой же разбойник, как твой отец. Я тебя насквозь вижу: как только найдешь себе красотку, взломаешь мой секретер. Ну что за упрямство такое?! Зачем оставаться холостяком? Ты все-таки выведешь меня из себя!
— Но вы-то сами остались холостяком!
— Потому что я верил в тебя и твоего отца и знал, что вы не дадите угаснуть роду Куртене. И вот я подыскиваю тебе невесту, нахожу девушку, умную, милую, готовую пойти к тебе навстречу; она принесет тебе по пятьсот тысяч франков в каждой руке, а ты отказываешься от этой достойной партии! На кого же ты рассчитываешь? На царицу Савскую?
— А вы как думали, дядя? Девица была некрасива, а ведь я художник, понимаете?
— Нет, не понимаю.
— Форма — прежде всего.
— Значит, ты решительно не хочешь жениться на этом миллионе?
— Нет, дядя.
— Ладно, поищу тебе другой.
— Увы, дядя, я верю, что вы можете это сделать; но позвольте вам сказать: я не против невесты, я против брака.
— Ах, вот как?! Ты, значит, такой же негодяй, как твой отец? Неужели ты не замечаешь, что хладнокровно убиваешь родного дядю? Как?! Я бросил в эту бездну, зовущуюся племянником, результаты шестидесятилетнего опыта, я любил его как родного сына, ради него я поссорился со старой приятельницей — нет, я оговорился: со старой неприятельницей, с которой воюю сорок лет, — а этот дурак не хочет один раз в жизни доставить мне удовольствие! Я просил у него только одного: жениться! А он отказывается… Да ты бандит! Я хочу, чтобы ты женился, я вбил это себе в голову. И ты женишься или хотя бы скажешь, почему отказываешься!
— Я только что вам объяснил, дядюшка.
— Послушай! Если ты не женишься, я от тебя отрекусь, отступлюсь! Я вижу в тебе теперь только наследника, то есть врага, угрожающего моим пятидесяти тысячам ливров ренты. И я сам из предосторожности женюсь на твоем миллионе.
— Вы же сами, дядя, только что признали, что девица некрасива.
— Как только я на ней женюсь, ты от меня подобных признаний не услышишь.
— Почему же?
— Потому что не стоит отбивать у других охоту к тому, что неприятно нам самим. Ну, Петрус, будь славным малым: не хочешь жениться ради себя, женись ради дядюшки.
— Это как раз единственное, чего я не могу для вас сделать.
— Тогда хотя бы дай убедительное объяснение, тысяча миллионов чертей!
— Дядя! Я не хочу быть обязан состоянием будущей жене.
— Почему?
— Мне кажется, в этом расчете есть нечто постыдное.
— Неплохо сказано для сына морского разбойника! Ну что ж, я дам тебе приданое.
— О дядюшка…
— Даю за тобой сто тысяч франков.
— Оставаясь холостяком, я буду богаче без ваших ста тысяч франков, а если женюсь, мне и пяти тысяч ливров ренты будет мало.
— Предлагаю двести, нет — триста тысяч; готов отдать половину своего состояния, если понадобится. Какого черта! Бретонец я или нет?!
Петрус взял дядю за руку и с чувством приложился к ней губами.
— Ты целуешь мне руку, что означает: «Подите-ка вы, дядя, и чем дальше — тем лучше!»
— Ах, дядя!..
— А-а, я все понял! — вскричал генерал, хлопнув себя по лбу.
— Не думаю, — улыбнулся Петрус.
— У тебя есть любовница, несчастный!
— Вы ошибаетесь, дядя.
— А я говорю, что у тебя есть любовница, это ясно как день!
— Нет, клянусь вам.
— Я все вижу насквозь! Ей сорок лет, она держит тебя в коготках; вы поклялись друг другу в вечной любви; вам кажется, что вы одни в целом свете, и воображаете, что так будет продолжаться до Страшного суда.
— Почему вы думаете, что ей сорок лет? — рассмеялся Петрус.
— Потому что только в сорок лет верят в вечную любовь — женщины, разумеется. Перестань смеяться! Так вот где червь сомнения; я знаю, что говорю. В таком случае, друг мой, — прибавил генерал с выражением искреннего сочувствия, — я тебя не осуждаю, я тебя жалею. Мне остается лишь дождаться смерти твоей инфанты.