Теперь, к счастью, родители не столь поэтичны в выборе карнавальных костюмов для детей, и дети не знают горя; взять хотя бы матросские наряды: они и прелестны, и удобны. Дети в них радуют взор и радуются сами; неудивительно, что вот уже несколько лет этот наряд пользуется огромным спросом. На большом балу в прошлый вторник много толков вызвала кадриль сильфид. В роли сильфид выступали юные и прекрасные особы, которым, как говорят, для этого незачем было переодеваться: они и без того всегда стройны и изящны, воздушны и поэтичны. В день бала они просто-напросто прицепили крылья. Каждая сильфида танцевала в паре с каким-нибудь животным, либо диким, либо домашним. Спешим заверить, что эти господа, со своей стороны, были костюмированы самым искусным образом. Самые сообразительные изображали ослов, самые очаровательные — медведей, так что узнать их не было ни малейшей возможности, разве что кто-нибудь воскликнул бы, как в водевиле «Медведь и паша»: «Сей медведь есть ваш супруг»[380]. Кадриль эта превосходно удалась не только тем, кто в ней участвовал, но и той, кому она послужила источником для остроумнейшей мистификации. Судите сами.
Есть в подлунном мире такие люди, которым необходимо знать все и обо всем, присутствовать на всех праздниках, быть завсегдатаем во всех салонах, проникать в тайну всех интриг; это называется быть в курсе всего. За день они наносят два десятка визитов; они твердо знают, что госпожа Такая-то принимает в такой-то день; они к ней не ездят, но знают наизусть ее привычки; они знают и многое другое: например, что в этом доме был дан обед, а в том — устроен ужин; они не присутствовали ни на том, ни на другом, но без запинки расскажут вам меню; они помнят его куда лучше вас, хотя вы, в отличие от них, были одним из гостей. Каждое известие они встречают словами: «Я так и знал»; никто не может ни сочетаться браком, ни сойти в могилу без их ведома; ни одна новость не должна застать их врасплох; позором они считают опоздание, а целью жизни — не славу и не любовь, а возможность до последнего вздоха оставаться человеком хорошо осведомленным. Иные из этих людей так гордятся своим всезнанием, что решительно невозможно удержаться от желания их провести и выдать им за правду самые дикие выдумки. Ведь такой человек, хотя и часто бывает в свете, бывает отнюдь не везде. Случается, что, например, в салоны Сен-Жерменского предместья он не имеет доступа по причине своих политических убеждений, а вернее сказать, своих политических сношений; это, однако, не мешает ему утверждать, что он знает обо всем там происходящем; между прочим, знает он в самом деле немало, и это делает ему честь, поскольку он никогда не задает вопросов. Задавать вопросы — какая пошлость! Он считает это ниже своего достоинства; даже после долгой отлучки он не станет опускаться до расспросов и тем самым обнажать свое неведение; по правде говоря, ему и не нужно быть на месте событий, чтобы знать о них: он ведет обширную переписку и черпает сведения из чужих рассказов; вдобавок грандиозные события, кажется, повинуются человеку хорошо осведомленному и никогда не совершаются в его отсутствие. Он не расспрашивает, но зато слушает с величайшим мастерством, которое он приобрел в результате продолжительных упражнений: он прислушивается к четырем разным разговорам одновременно, как Юлий Цезарь диктовал одновременно четыре разных письма. У него жадные уши, которые, как выразился один английский автор, не заткнуты никакими мыслями. Так вот, однажды он по своему обыкновению предавался любимому делу, и госпожа де Р…, которую это учетверенное слушание вывело из терпения, решила его наказать. «Бал удался! — сказала она, одновременно жестом попросив особу, с которой она говорила, не удивляться и не возражать, — кадриль сильфид была просто обворожительна! Госпожа де…, мадемуазель де… и проч. блистали, как никогда!» — и вместо того чтобы назвать тех прелестных особ, которые танцевали кадриль, она смеху ради перечислила дюжину самых крепко сбитых красавиц, которых правильнее было бы назвать антисильфидами. Хорошо осведомленный человек с лету запомнил имена всех этих счастливиц и без промедления устремился пленять доподлинным повествованием о карнавальных празднествах завсегдатаев других салонов. Он побывал в квартале Шоссе-д’Антен, где его выслушали без особого удивления; затем он направился на Королевскую улицу и возобновил там свое чудное сказание; его заставили трижды повторить имена, причем у слушателей то и дело вырывались изумленные возгласы[381]. «Да что вы такое говорите, сударь? — вскричала старая баронесса де Р… — Госпожа де… изображала сильфиду, мадемуазель X… явилась с крыльями! И это вы называете кадрилью сильфид? Скажите уж кадриль кариатид!..» Хорошо осведомленный человек застыл как громом пораженный. Этот случай заставит его быть осторожнее — жаль, что он не заставит его замолчать навсегда!
380
«Медведь и паша» — водевиль Э. Скриба и Кс.-Б. Сентина (1820); в нем два владельца передвижного зверинца, чьи звери сдохли, изображают во дворце турецкого паши двух медведей, белого и бурого, причем «белый медведь» узнает в султанше Роксолане свою собственную жену, похищенную много лет назад.
381
Бал, о котором идет речь, происходил, по всей вероятности, в Сен-Жерменском предместье, в доме, где не были приняты ни обитатели квартала Шоссе-д’Антен (см. примеч. 20 /В файле — примечание № 130 —