Огюст Пюжен. Театр «У ворот Сен-Мартен».
Огюст Пюжен. Зверинец Ботанического сада.
Огюст Пюжен. Вид на Сену.
Итак, не повторяйте бездумно: наши львы ввели такую-то моду, все наши львицы побывали на этом представлении. Это все равно как если бы вы сказали: козыри трефы и бубны; все равно как если бы вы сказали — а вы зачастую именно так и говорите: «Масса выдающихся особ» и проч. Не путайте денди и льва, причудницу и львицу, они принадлежат к разным семействам: денди — тот, кто хочет, чтобы на него смотрели, лев — тот, на кого хотят смотреть; причудница — та, кто ищет всевозможных развлечений, львица — та, кого зовут на все празднества и без кого никакие развлечения никому не в радость[426]. Лев на блестящей вечеринке — то же, что новобрачная на свадьбе, то же, что новоизбранный академик на академическом приеме, то же, что парижанин в маленьком провинциальном городке, то же, что обвиняемый для процесса, то же, что жертва для жертвоприношения, то же, что жирафа в Ботаническом саду, наконец, то же, чем был некогда лев в зверинце. Пример: кто нынче лев на сцене театра «У ворот Сен-Мартен»? лев там не тигр, не леопард, не ягненок и не лев, а господин Ван Амбург[427].
Мы уже сказали, что Париж опустел: нынче все, кто может, предпочитают его покинуть. Воскресенье — день всеобщего исхода; в этот день в Париже не остается не только людей, но и экипажей, на которых можно выехать из города. Фиакры, кабриолеты, «горожанки», «милорды», наемные кареты — исчезает всё; сколько бы вы ни скитались по улицам, сколько бы ни рассылали верных гонцов в разные концы города, сколько бы ни обходили стоянки фиакров, до самого вечера вы ничего не добьетесь; даже железная дорога вас отвергнет. Смотрите сами: на станции в очереди за билетами выстроились пять тысяч человек. Одни запаслись четырехфунтовым хлебом, другие — дыней, кто-то соорудил из салфетки сумку для пирога, кто-то благоговейно прижимает к груди маленького цыпленка в большом пакете. Некоторые везут за город корзинки с персиками! Они правы: парижские персики такие вкусные! некоторые захватили с собой мирт… или герань. День Святого Людовика — это всеобщий праздник, праздник всех Луи и Луиз, но гораздо чаще Альфредов и Ахиллов, Мельхиоров, Пальмир и Памел. Чем более претенциозно имя, данное при рождении, тем чаще в семейном кругу его заменяют на Луи или Луизу. В нынешнем году 25 августа по железной дороге перевезли не только всех обитателей Парижа, но также все съестные припасы и все цветы столицы[428]. Сколько пирогов было съедено в воскресенье в сени версальских дерев! Мраморная зала была усыпана остатками пиршества, обертками от ветчины, фунтиками из-под соли, сахарной бумагой, костями от бараньего окорока, куриными косточками! Какое столпотворение! Какой шум! О нимфы здешних водоемов, как гордитесь вы правом пленять взоры народа-короля! Разве может Людовик XIV сравниться с этим новым властителем? Воля первого смогла создать за один день все эти чудеса; воля второго способна разрушить их за один час. Прекрасные статуи, выставляющие напоказ древние прелести, мраморные ножки и кокетливые круглые локти, трепещите перед этим грозным властелином, бойтесь его дикого энтузиазма: от восторга он способен сбросить вас всех с пьедесталов и разбить на мелкие кусочки исключительно ради того, чтобы удобнее было вами восхищаться. В восемь вечера в Версале царил чудовищный хаос: когда те тридцать тысяч человек, что прибыли сюда в течение дня, все разом захотели вернуться назад в Париж, наведением порядка пришлось заняться префекту и прочим версальским властям. Наши народные развлечения все немного смахивают на бунты, и это придает им неизъяснимое очарование. Во Франции всякая забава — немножко мятеж. Если, развлекаясь, французы не взбунтовались хоть немножко против тех самых людей, кто обязан их охранять, они считают, что праздник не удался. А кроме того, повсюду царит прискорбная непорядочность; самая невинная сделка не обходится без обмана; все поголовно только и мечтают о том, как бы обойти закон: в фиакр, рассчитанный на шесть человек, непременно набиваются восемь; кучер протестует, но никто его не слушает; его осыпают бранью и ударами; если на пути вырастают изгородь или забор, через них не задумываясь перелезают: изгороди и заборы исключительно для того и поставлены; никто не ждет своей очереди, никто не остается на своем месте; самое скверное место кажется самым лучшим, если оно уже кем-то занято. Обманывать, жульничать, нарушать условия — вот наши истинные радости; сама любовь повинуется этому роковому закону: любовницу у нас страстно любят только в том случае, если она чужая жена. Вслушайтесь в разговоры прохожих, которые возвращаются домой с праздника, вы услышите что-то вроде: «Он с меня сначала спросил двадцать су; я говорю: Спасибо! У меня только четыре… я пойду. Тут он мне кричит: Отдам за четыре…» или: «Они мне говорят: Хода нет! Но я им съездил пару раз по физиономии и все-таки вошел». Главное удовольствие состоит в том, чтобы заплатить всего четыре су за то, что стоит целый франк, и силой пролезть туда, куда вход запрещен. Нелегко управлять таким народом. […]
426
В фельетоне, датированном 20 декабря 1839 г., Жирарден называет «львом фешенебельного и разумного мира» знаменитую альпинистку мадемуазель д’Анжевиль, осенью 1838 г. совершившую восхождение на Монблан.
427
В нашумевшем представлении «Дочь эмира», которое давалось в 1839 г. в театре «У ворот Сен-Мартен», американский дрессировщик Ван Амбург изображал араба, отданного на растерзание диким зверям; американец выходил на сцену в обществе самых настоящих тигров и львов, но оставался целым и невредимым; больше того, целым оставался и ягненок, которого Ван Амбург запускал в клетку с хищниками.
428
Парижане устремлялись именно в Версаль и потому, что туда была недавно проложена железнодорожная ветка (ее открыли в начале августа 1839 г.), и потому, что желали побывать в открытом двумя годами раньше музее (см. примеч. 44 /В файле — примечание № 154 —