Не менее интересный пример сомнамбулизма являют собою горничные. Поскольку им не удается поспать никогда, они решили спать всегда. Вот уже целый месяц, как они причесывают и одевают своих хозяек, не просыпаясь. Руководствуясь чудесным инстинктом, они с закрытыми глазами отыскивают все те милые мелочи, что составляют элегантную парюру, и никогда не ошибаются; эти сомнамбулы по праву могут зваться ясновидящими. Они ни за что не перепутают концертный тюрбан с бальным венцом. Карнавальные излишества сообщают им сверхъестественную догадливость; они действуют с изумительной точностью; ходя или, вернее, скользя по коридорам, как тени, они держат свечи твердою рукой и, что самое удивительное, не устраивают в доме пожара; правда, в этом состоянии они говорят мало, слушают плохо, ничего не понимают и все забывают. Вечерние приказы не доживают до утра. Спросите у горничной, почему она не сделала того-то и того-то, и она бойко ответит, что ей ничего подобного не приказывали. Простите ее, ведь она пребывает в магнетическом сне[439]. У сомнамбул нет памяти; всякая сверхъестественная способность требует жертв: сомнамбулы покупают знание ценою забвения.
Теперь поговорим о третьей разновидности сомнамбул — музыкантах, которые играют на балах во время карнавала. Как горячо мы сочувствуем страданиям этих несчастных! Какая нелегкая у них работа: отбывать повинность на ста пятидесяти вечерах, сидеть в тесноте, примостившись на скверном неудобном стуле, двадцать тысяч раз играть одни и те же мелодии, восемь мучительных часов кряду дышать одним и тем же ароматом трюфлей и мускуса, а порою чеснока и табака, ибо нынче самыми музыкальными сделались балы простонародные. Скрип-скрипа, над которым смеялись наши отцы, нынче в Париже не услышишь. Народ-король не желает более довольствоваться его экономными аккордами, ему потребна настоящая музыка, основательные музыканты: медные басы, мощные контрабасы, нежные флейты, а главное, блистательный корнет-а-пистон. Народ стал знатоком, он требует для своих развлечений самого лучшего сопровождения, и если оркестр, не дай господь, оказывается дурным, он выкидывает его в окошко, а инструменты, оскорбившие его слух фальшью, превращает в грозное оружие для наказания проштрафившихся музыкантов. Так что балы у застав[440] славятся нынче гармоничностью аккомпанемента, и прохожие нередко останавливаются под окнами какого-нибудь знаменитого ресторана и заслушиваются прелестными мелодиями, которыми некий Тольбек из предместья сопровождает простонародную свадьбу. По правде говоря, сейчас в Париже все оркестры хороши, за исключением того, который играет в Опере.
Сегодня все умы заняты предстоящим костюмированным балом в доме господина Торна[441]; о нем говорят почти столько же, сколько о министерском кризисе[442]. Попасть на этот бал можно, только облачившись в маскарадный костюм. Некоторые утверждали даже, что господа послы отправятся туда в мундирах, но один из дипломатов чинно ответствовал, что его служба вовсе не маскарад. А между тем соседство мундиров с маскарадными нарядами имело бы весьма забавный вид и описание вечера украсилось бы пикантными контрастами. Рассказывали бы так: господин такой был одет ямщиком из Лонжюмо[443], а его брат — генерал-лейтенантом; госпожа Такая-то была наряжена пастушкой, а ее муж — пэром Франции; мадемуазель де… предстала китаянкой, а ее отец — членом Государственного совета. Посему было решено, что солидным людям, а именно послам, министрам и людям женатым, позволят быть во фраках; что же касается остальных, а именно холостяков, им пощады не будет: все без исключения обязаны обзавестись маскарадными костюмами. Выбор нелегкий. Одного остроумного человека из числа наших знакомых необходимость перерядиться в трубадура или турка испугала до такой степени, что он решил срочно жениться. Поначалу он собирался стать министром, но министерские кризисы длятся так долго, что он рисковал получить назначение через много недель после бала.
Газетчики, которые часто пишут о господине Торне, отчего и мы считаем себя обязанными сказать о нем несколько слов, — так вот, газетчики утверждают, что французское высшее общество открыло свои двери богатому американцу. Газетчики глубоко заблуждаются. Все обстоит совершенно противоположным образом: это богатый американец открыл свои двери французскому высшему обществу, причем на условиях, которые изобретает и объявляет он сам. Господин Торн, например, постановил, что позже десяти вечера вход в его особняк запрещен. Ровно в десять вечера двери закрываются. Предположим, что вы обедали с остроумными собеседниками; беседа затянулась дольше рокового часа, вы задержались и опоздали. Вы подъезжаете к дому господина Торна; на часах пять минут одиннадцатого… Вас не впускают… — Что-то случилось? — Нет. — Концерт перенесли на другой день? — Нет. До вас доносятся звуки пения, вдобавок и улица, и двор заполнены экипажами. На бал уже прибыли два десятка гостей. — Почему же мы не можем войти вслед за всеми?
439
Теория «животного магнетизма», которую еще в конце XVIII в. проповедовал в парижском обществе Антон Месмер, исходила из того, что сомнамбула (человек, погруженный магнетизером в экстатический сон) освобождается от власти времени и пространства и обретает сверхъестественные свойства, которых не имеет в обычной жизни. В 1830–1840-е гг. магнетизм оставался модной забавой во многих салонах. 10 марта 1844 г. Дельфина рассказывает о популярном в парижском свете магнетизере Марсийе, который, усыпив юношу-сомнамбулу, отправлял его в Америку или Китай, после чего усыпленный во всех подробностях описывал эти страны. Поскольку Марсийе был не только магнетизером, но и специалистом по гужевым перевозкам («он то усыпляет, то упаковывает»), Дельфина советует ему магнетизировать грузы и таким образом отправлять их в дальние страны, не платя ни возчикам, ни таможенникам (2, 201–202).
440
На заставах — воротах в крепостной стене Откупщиков, опоясывавшей Париж, — взимался налог на товары, ввозимые в Париж. Поэтому сразу за заставами еда и питье были дешевле, и парижские простолюдины предпочитали в выходные дни веселиться в тамошних заведениях, которые совмещали функции кабаков и танцевальных залов (русские путешественники того времени именовали их «сельскими балами»). Танцы здесь происходили на свежем воздухе под аккомпанемент небольшого оркестра, состоявшего из трех-четырех инструментов: скрипки, кларнета или флажолета, малого и большого барабанов.
441
Этот богатый американец в 1835 г. приехал в Париж и поселился в Матиньонском особняке на Вареннской улице (том самом, где сейчас располагается резиденция премьер-министра Франции). Обосновавшись в самом центре Сен-Жерменского предместья, он быстро нашел себе здесь покровительниц в лице нескольких знатных дам: списки гостей для его балов составляли герцогиня де Роган и княгиня де Бетюн, точно так же как для другого богача-иностранца, Хоупа, — графиня Жюст де Ноай. Приглашения к Торну считались очень престижными, и Торн это сознавал; по язвительному замечанию Дельфины в фельетоне от 31 декабря 1840 г., перед очередным великолепным балом он «составлял список тех особ, которых он не пригласит» (1, 761).
442
Кабинет Сульта в феврале 1840 г. был отправлен в отставку; на следующий день после выхода этого фельетона король назначил новое министерство под председательством Тьера.